Я решила возвращаться. Когда появились первые лучи солнца, я вышла, вдохнула ароматный воздух и пошла к сараю, откуда «отправлялась» в первый раз. Попасть домой мне теперь удалось со второго раза.

Как шла моя жизнь после этого, не имеет большого значения. Я жила как все, даже испытывала маленькие радости, но внутри у меня было как будто не сердце, а какой-то механизм, вроде будильника».

– Вы больше не были в том месте, …в Индии?

Раиса Ивановна сдавленным голосом произнесла:

– Я пыталась, но не нашла дороги. Собравшись туда в сентябре, я не нашла «входа». В отчаянии я даже спрашивала Алю, которая мне показала «картинки», почему их больше не видно. Та, с трудом вспомнив наше приключение, пожала плечами и сказала, что, наверное, сменили дверные ручки. Я бродила по городу, заходила во все подъезды: еще немного, и я прослыла бы городской дурочкой.

«Долго я была как замороженная, но потом меня осенило: я ведь могу поехать в Индию! Я стала учить хинди в надежде на это. Я изучила географию Индии, на карте нашла тот городок, где я была. Но мне долго пришлось ждать возможности поехать туда – почти 20 лет. Но вот, наконец, свершилось – началась перестройка. Я купила путевку, оформила визу.

Я боялась, что не вспомню те места, боялась, что все что было – это какой-то сон, галлюцинация, но, приехав в тот городок, я узнала все, даже моих повзрослевших сверстников. Они меня, конечно, не могли вспомнить. Я как будто проснулась, внутри у меня все пело. Я решила разыскать Нанду, все ему рассказать, а потом… Не знаю, что было бы потом. Всякие мысли кружились у меня в голове, даже недостойные – а что если его жена умерла или умрет.

Я решила вначале поспрашивать у местных жителей о Решми, но это не дало результата – никто о ней не знал. Между тем, фамилия Шривастава была знакома, и люди указывали известный мне путь. Выйдя к дому, я постучала в дверь. Дверь отворилась, и, конечно, появилась Джита! Она располнела, но не слишком постарела.

«Намаскар диди» (здравствуй, старшая сестра), сказала я. Джита изумилась, но ответила на приветствие. Я изложила ей легенду, приготовленную заранее, что якобы моя подруга ездила в Индию и познакомилась с Решми. Теперь она передала ей подарок. Джита, как мне показалось, побледнела, но сказала, что никакой Решми у них нет, и стала тянуть на себя дверь. Мне удалось удержать ее и спросить о Падме. Она сказала мне адрес и поспешно захлопнула дверь.

Я была растерянна, у меня щемило сердце, и я отправилась искать учителя Нанду. До школы я еле дошла: сердце мое вырывалось из груди. Одно утешало: я теперь не боялась нарушить обычаи и могла свободно говорить с любимым.

Дождавшись окончания урока возле школы, я увидела его. Он возмужал, фигура его окрепла, но красота лица и доброта в глазах были те же. Я заговорила с ним, едва переводя дыхание. Он, подумав, что я больна, предложил мне присесть. Я изложила свою легенду, попросила помочь мне найти Решми, но он только развел руками. Никакой Решми он не знает. Я сказала, что она даже предназначалась ему в жены, но он с недоумением все отрицал.

Встреча с Падмой дала тот же результат. Падма со знакомой мне, ласковой улыбкой сказала, что у нее никогда не было родной сестры. Я в отчаянии стала ей напоминать наши разговоры, но она только качала своей красивой головой.

Я не могла себе и представить такого результата. Я снова оказалась в доме Джиты. Она смилостивилась, пустила меня в комнаты и стала настойчиво расспрашивать про «подругу». Я, вконец запутавшись, сказала, что являюсь всего лишь послом. Она проводила меня до порога и здесь задумчиво сказала: «Решми Шривастава не довелось пожить». Я записала ей свой адрес и умоляла написать, если она что-то знает или помнит. Джита неохотно взяла бумажку, и я не очень надеялась, что она ее сохранит».

– Она вам написала? – нетерпеливо воскликнула я.

– Да, неделю назад я получила письмо. Джита умирает, и только поэтому написала мне.

Раиса Ивановна завсхлипывала, прикладывая платочек к глазам. Я в нетерпении схватила ее за плечо, даже потрясла:

– Ну, что там? – невежливо спросила я.

– Джита написала, что мать Падмы, когда покончила с собой, была беременна, и для дочери у нее было имя Решми – шелковая.

Я потрясенно молчала. Не только потому, что что-то объяснилось, а и потому, что все еще больше запуталось.

– И вот я думаю, – дрожащим голосом продолжала женщина, – кто я такая? Вы ведь не встречали таких людей?

Я покачала головой, а она продолжала:

– Я не знаю, что меня ждет и что от меня ждут. Хотя бы один человек был похож на меня!

– Наверняка такие люди есть, – воскликнула я, – вы просто их не встретили!

Она задумчиво комкала платочек в руках:

– Однажды в поезде я встретила мужчину, который сказал, что он не может обойтись одним именем. Но он был такой странный! Я ведь вам не кажусь такой?

– Нет, – с усилием ответила я.

У меня было две подруги и муж, а потом я осталась одна. Первая и самая лучшая – ее зовут Валерия – оказалась в моей постели с моим мужем. Я вернулась раньше срока с работы (все как в анекдотах) и услышала, несущийся из спальни звонкий смех моей подруги. Не понимая, что происходит, я даже обрадовалась и вошла в комнату. Увидев картину, ошеломленно постояв некоторое время, я взяла кувшин, в котором отстаивалась вода для полива цветов и налила на разгоряченных любовников. Мявкнув как кошки разными голосами, они разлепились и ошеломленно уставились на меня.

– Я ухожу, – сказала я, – а завтра, чтобы духу твоего здесь не было.

Муж вскочил с постели и стал говорить о том, сколько он сделал в этой квартире – поставил пластиковые окна, деревянные двери, паркет и т. д.

Я сказала, что он может все это снять, а сам уйти, но он не сдавался:

– А вообще-то, зачем кому-то из нас уходить? Что, собственно, произошло? Уверяю тебя – это ничего не значит. То же самое скажет тебе и Лера. Правда, ведь?

Он повернулся к дивану, невольно повернулась и я. Моя лучшая подруга сидела, завернувшись в простыню, и играла уголком одеяла, пытаясь завязать его узлом. На вопрос моего мужа она кивнула и продолжила свое занятие. Его голос окреп и он, нежно подталкивая меня к выходу, ворковал о том, что мне нужно отдохнуть, а потом взглянуть на все другими глазами и т. д. В его взгляде была пустота и нетерпение – поскорее бы ушла. Ободряюще похлопывая по спине, он выставил меня за дверь и тихо ее закрыл.

Я даже не была возмущена тем, что меня выставили из моей квартиры. Все было настолько нереально, что ничего не вызывало удивления. Постояв, я ринулась вниз, потому что ком в горле грозил меня задушить, и нужно было что-то с ним делать. Я кинулась к другой своей лучшей подруге. Она встретила меня довольно холодно и в ответ на мой рассказ, поджимая свои пухлые губки, прочла мне суровую лекцию, о том, что я сама виновата – характер у меня тяжелый, сама не хозяйственная, не заботливая, выгляжу кое-как. При произнесении этой речи она морщилась, предваряла каждый выпад словами «ты меня извини, конечно, но..».

Я, как истукан, сидела, слушала это и машинально оглядывала подругу – ее сальные волосы, грязный халат. Смотрела на шарики пыли в углу, вдыхала ее несвежий запах. Она заметила это и, наверное, разозлилась, потому что покраснела, посмотрела на меня с крайней неприязнью и заявила, что сочувствует любви тех двоих, поддерживает их и восхищается тем, как они преодолели препятствия на пути к ней. Препятствие – это я. Когда меня преодолевали, я как-то пропустила.

Я, конечно, читала о таком в женских романах, слышала такие истории от сплетниц и моя бабушка на заре моей юности предупреждала меня о том, что подруги в очереди за мужем подруги в самом начале. Но на деле такая же история, случившаяся со мной, придавила меня, как упавшая стена, раздавив некоторые места, наверное, моей души.

Люди стали мне неприятны, раздражали, я стала удивляться, как я раньше не видела, что все их поступки вызваны лишь корыстью, эгоизмом, стремлением к наживе. «Как мне все надоели», – подумала я. Я не вернулась в свою квартиру ни завтра, ни позже: присоединив к тарифному отпуску личный, я поехала врачевать свои раны на родительскую дачу, путем написания романа (или хотя бы рассказа) о моей преданной любви (впопыхах ничего лучшего не придумала). Я сладостно мечтала о том, как примут мою рукопись, как моя великая книга разойдется огромными тиражами, а они все будут жалеть обо мне, умолять вернуться и т. д.