Вернувшись домой, Себастиан обнаружил, что девушка всё еще погружена в сон. Он накрыл ее вторым одеялом и вернулся на кухню. Ужин был на столе через час, включая бульон для Женевьевы, закуски и сырный суп.

Наконец Реми прибыл в вечный город. Уже на перроне он ощутил свежий чистый воздух и алчно глотал его: как будто рельсы, унесшие его за тысячи миль, перерезали путы, медленно душившие его. По пути в гостиницу он размышлял, как проведет вечер этого дня: в дороге у него было достаточно времени подготовиться к выступлению, поэтому он мог позволить себе отдохнуть. Разместившись, он сел за стол и быстро написал несколько писем и открыток, а спустившись вниз, велел отнести их на почту. Писатель быстрым упругим шагом направился к Замку Святого Ангела. Когда-то белая, а теперь серая мраморная громадина была его любимым сооружением в Риме. Он мог часами стоять на мосту и размышлять. Любоваться и думать. Вечер был теплый. Та самая погода, когда природа заставляет забыть обо всем, создавая для человека совершенно комфортные условия.

Реми стоял уже больше часа на мосту, ангажированный своей памятью на танец с прошлым. Вдруг сквозь музыку он услышал чей-то голос:

– Месье, Вы же француз?

Реми растерянно обернулся. Глаза-миндалины, блестящие, цвета гречишного меда насмешливо изучали его. Глаза уверенной женщины. И она показалась Реми вихрем в этом безветрии.

– Вы совершенно правы, я француз, – он совладал с собой и ответил ей мягкой улыбкой. Тон его голоса вторил ей.

Правила игры были установлены. И приняты обеими сторонами.

– Это видно по костюму. И по отсутствию какого-либо загара.

– И еще Вы так точны в выводах потому, что прожили во Франции немало лет.

Пытливые глаза сверкнули любопытством.

– Об этом свидетельствует Ваш французский акцент, который будоражит певучий итальянский.

Она с еще большим интересом смотрела на него:

– Вы обладаете тонким для мужчины восприятием. Если Вы голодны, то приглашаю Вас на ужин.

– А если нет?

– А если нет, то буду не против, если Вы составите мне компанию.

– Вы крайне убедительны сегодня.

– Клаудия, – она рассмеялась.– Сегодня и всегда.

– Реми де Гурмон.

Она протянула ему руку:

– Клаудия Лаура Ангиссола. Вернемся на берег Тибра. Недалеко от площади Навона есть премилый ресторан.

Клаудия шла чуть впереди него – это давало возможность рассмотреть ее. Прямые черные волосы, концы которых заплетены в витиеватую прическу, были украшены алыми цветами. Высокая грудь, обтянутая черным корсетом. Изящные руки, скрывавшиеся под кружевным материалом. Плавные изгибы под шелковой струящейся юбкой. Оливковый оттенок кожи, ставший еще ярче под закатным солнцем. Она смотрела в сторону Ватикана и молчала, казалось, умышленно давая Реми время рассмотреть себя.

– Вы много путешествуете? – спросил он непринужденно.

– Путешествую? Я живу в дороге. – она улыбалась.– Другие страны дают мне вдохновение.

– Вы..? – Реми замешкался.

– Художница, – ответила она, – возможно для Вас будет открытием, но мы гораздо раньше вас стали рисовать на пленэре, и уже давно во власти впечатлений.

– Значит Вы импрессионист? Я очарован этим направлением.

– Воистину! – согласилась Клаудия.

– Но почему я никогда о Вас не слышал? – удивился он.

– У меня нет нужды зарабатывать деньги. Я дарю картины друзьям, – ответила она.

– А как же жажда признания?

– Я не тщеславна. Живопись для меня – не способ выразить талант. Холст с красками – отражение моего сердца.

Площадь Навона была переполнена людьми.

– Я счастлива, что уже почти двадцать лет на площади нет городского рынка. Теперь Пьяцца Навона всецело принадлежит искусству. Вы любите Бернини?

– Вы хотите узнать нравится ли мне фонтан Четырех рек? – со смехом спросил Реми. – Нравится, особенно, Дунай.

Она расхохоталась.

– Месье Реми, мы уже пришли. Надеюсь, Вы проголодались, – заметила Клаудия.

Они расположились на веранде, украшенной бесчисленным количеством кадок с гортензиями: лиловыми, розовыми, белыми, нежно-голубыми. Итальянка и француз были увлечены друг другом, не замечая, как менялись блюда за столом, наполнялись бокалы, убиралась посуда.

– Дойдем до Колизея, – предложила Клаудия, – ближе к ночи эта глазастая махина прекрасна.

– С удовольствием, – кивнул Реми, и Клаудия взяла его под руку.

Около Колизея они остановились.

– Сотни раз прихожу сюда исполненная желания его запечатлеть, но.. – Клаудия вздохнула. – Вы видите этот невероятный цвет? Это травертин из каменоломен в Тиволи. Мне никак не удается повторить этот светло-желтый оттенок и…

Реми не в силах был позволить ей договорить.

…Губы схлестнулись друг с другом в порыве голодном и нужном. Зная друг о друге так мало, и чувствуя друг друга так сильно, тела сплелись как ветер и волна, образуя вихрь. Каждое движение было осмысленно и инстинктивно одновременно. Это был первобытный танец. Нетронутый сознанием. Естественный. Исходный. Начало начал. Это была баллада о любви. Полная самопожертвования, в которой наслаждение другого было аксиомой. Казалось, что это может продолжаться бесконечно. Время утратило свою власть. Только глаза, жадные, безумные, блестящие горели в темноте. Опасные скалы, разреженный воздух. Мало кислорода и трудно дышать. Только руки, сильные, страстные, горячие. Горные реки с быстрым теченьем. Водовороты, водопады. Только тела. Странники под звёздами. Под безупречным небом. Счастливые. Свободные.

…Клаудия без труда уговорила Реми поехать в Австрию с остановкой в Венеции.

– Дорогой месье, Вы не пожалеете! Вы непременно влюбитесь в этот город! – пообещала она ему, поднимаясь на ступеньку поезда.

– Синьорина Ангиссола, а Вы не ревнуете? – с улыбкой спросил Реми.

– Что Вы! К Богам не ревнуют, – ответила она серьезно, – Жаль, что мы пропустили карнавал. Зато я буду иметь возможность написать Вас на пленэре без суеты.

Венецианская лагуна встретила их гостеприимно: солнцем, изливающимся на острова потоками золотистого вина и чистым небом, отражающимся в каналах и протоках.

– Красивая колокольня, – заметил Реми на площади Святого Марка, – как свеча.

– Когда-нибудь эта свечка расплавится. – ответила Клаудия. – Идемте на мост Риальто, прокатимся по Гранд-каналу: хочу показать Вам мои любимые дворцы.

Но Клаудия ошиблась: сердце Реми уже было занято. В нем не было больше не места. Для третьей. Теперь он разрывался на две части. Вдруг вспомнив про ту, которая осталась в Париже, о которой он забыл на несколько дней, Реми осознал, что окончательно запутался. Теперь две его ноги попали в капканы. Итальянка, размеренная, вместе с тем чувственная, прямолинейная, но загадочная, захватила его. Она была непредсказуемой, иногда говорила намёками, пребывая в шутливом настроении. Она была искренней, отвечая и спрашивая без подвохов и экивоков, когда была серьезна. Реми чувствовал, что разматывая клубок, врученный ею, он может не беспокоиться. Но француженка, пылкая, опасная, необузданная, неизведанная, порочная, ядовитая, никак не отпускала его.

…Я вернулась домой рано утром. Олег сидел на кухне. От сигаретного дыма сразу закружилась голова. Ярко-салатовые листья за окном контрастировали с морозным узором на наших окнах. Я сказала «наших»? А разве есть «мы»? Безбрежное чистое небо раздавило маленькое ограниченное пространство.

– Как дела? – муж повернулся в мою сторону.– Завтра утром самолет, напиши список.

– Какой?

– То, что привезти.

– А говорить? Разве мы не будем говорить? Сейчас! – я опять кричала.

– Давай поговорим, когда я вернусь. У нас есть время подумать.

– Ты знаешь?

– Я догадался.

Выходом из этого тумана была бездна. Разве бездна может быть выходом? И о чем мы будем думать, если теперь нас разделяет пропасть?

Алена два часа слушала меня, а потом спросила: