– Корпус сильно разрушен?

– Да! То есть, не то, чтобы очень…. Когда мы переезжали отсюда, правое крыло первого этажа было в плачевном состоянии, но вполне пригодном для жизни. Однако, за то время, пока дом стоял пустым его успели раздолбить местные ряженые.

– Ряженые?

– Это я их так называю! Этот больничный комплекс очень старый, в туристических путеводителях описывается, как часть Монастырского владения. Тогда часто при монастырях строили богоугодные заведения. Знаете, наверное?

– Да. Я знаю. Жаль, что это правило недействительно в наши дни.

– Жаль. Но нашей сегодняшней проблемы это не решило бы. – Почесал лоб доктор. – Здесь, в этой части парка наш корпус – последний. Дальше только запущенные непролазные заросли и развалины монастырской часовни. И вот, представьте себе, этот угол облюбовала местная молодежь, объединившаяся в неформальную группу. Они носят черную одежду, красят волосы и лицо сажей, как я предполагаю, судя по их внешнему виду. Многие прокалывают уши, брови и губы отвратительными железными штырями.

– Они вам мешают?

– Время от времени. Такое соседство с больницей не всегда приятно. Они нервируют пациентов, бывает, что шумят по ночам. Но не часто.

– Почему не обращаетесь к участковому уполномоченному с этим вопросом?

– Ну что вы, сразу уж прямо и к участковому. Все-таки это дети…. Им нужно как-то самовыразиться…. Я надеюсь, что они сами уйдут с этой территории. Повзрослеют, в конце концов.

– И все-таки я передам этот сигнал в участковую службу. Уж не обессудьте.

– Как вам будет угодно. – Не стал спорить Мамонтов. Вынул из старенького принтера лист бумаги, протянул его Гирсу. – Вот адреса наших санитарок.

– Спасибо.

– Что-то еще?

– Пока это все. Извините, что отнял у вас так много времени.

– О чем вы говорите. – Слабо улыбнулся Рудольф Петрович. – Я был рад помочь. Хотя, скрывать не буду – я очень огорчен смертью бабы Зины. Понимаете, когда столько лет живешь с человеком в одном доме, он становится почти родным.

– Понимаю.

Инспектор и доктор вышли из кабинета, не спеша двинулись к холлу.

– Эти стены помнят не одну тысячу больных. – Негромко произнес Мамонтов. – Они слышали столько криков боли и жизненных историй, что, умей они говорить, могли бы надиктовать не одну книгу, а десяток, а то и больше.

– Это хорошо, что они не умеют говорить. – В чуть заметной улыбке покривил губы Гирс. – Чужая боль – тяжелая ноша.

– Согласен! – тут же откликнулся доктор. – Ох, как согласен. Представьте себе, баба Зина обладала потрясающей памятью! Даже в свои семьдесят лет она помнила всех бывших пациентов не только в лицо, но и по имени – отчеству. Могла вдруг спросить у кого-нибудь про родившегося десять лет назад ребеночка, или про тетушку с дальнего города. Как она все это держала в голове, просто загадка!

– Да. Загадка. – Задумчиво пробормотал Даниил. – Какую-то загадку она унесла с собой этим вечером.

– Нет слов…. – покачал головой доктор.

Они подошли к входной двери. Полицейский внимательно осмотрел сложную баррикаду из фанеры и старых кроватей. Вдруг спросил:

– Можно как-то проникнуть в закрытую часть коридора?

– Да. Это возможно. Вот здесь, с краю, со стороны перил есть небольшое пространство между стеной и досками. Здесь сегодня наш Леша из котельной проходил, чтобы забить окна. В самом конце крыла есть выход в парк, такой же, как и с этой стороны. Они симметричны. Хотите полюбопытствовать?

– Да. Я хочу, прежде чем уйти, оглядеть владения ваших ряженых. Прогуляюсь еще раз по парку, поброжу в темноте на ощупь. Давайте прощаться.

Мамонтов протянул руку инспектору:

– Заходите. Я почти всегда здесь. Осиротел наш дом. Подумать только, вторая смерть за последний месяц.

– Вот как! – Даниил замер, его тонкие ноздри нервно дрогнули. – Что значит – вторая?!

– Совсем недавно погибла Раечка Чугунова. Нелепая смерть, тоже, представьте себе, у себя дома. И тоже, представьте себе, работала у нас санитаркой….

Заброшенное крыло старой больницы выглядело как полновесная декорация к фильму ужасов. Даниил остановился у начала коридора, дожидаясь, когда глаза привыкнут к неподвижной полутьме. Пол отделения был грязным, засыпанным осколками стекол и сухими осенними листьями. Сломанная тумбочка без двух ножек и каталка-калека без колес были отодвинуты к стене, на которой размашисто, широким маркером было начертано слово «Череп». Рядом, видимо для наглядности момента, была присовокуплена иллюстрация, а именно – контур черепа, несколько относящий на замочную скважину, с двумя кругами-глазницами.

Двери палат были раскрыты. Из одной из них в коридор вдруг медленно выплыл луч желтого света, перечертил коридор под острым углом, уперся в стену напротив. В образовавшемся призрачном пятне неторопливо раскачивались силуэты ветвей деревьев с кляксами оставшихся листьев. Даниил понял, что туман начал рассеиваться и свет луны, наконец, пробился в черный парк. Полицейский, стараясь не шуметь, медленно двинулся вдоль раскрытых палат. Почти во всех комнатах окна были наглухо заколочены листами тонкой фанеры, кое-где по периметру проложены ветошью и кусками старых тряпок. Больничные палаты были полупусты и холодны. В тех, где остались целыми окна, в неярком свете луны можно было разглядеть остатки скудной меблировки. Отжившие свой век прикроватные тумбы без ног и дверец, железные койки с оббитой белой краской на углах, будто бездушные напоминания о впитанных ими страхах и боли, мрачно и равнодушно встречали человека, нарушившего их заслуженный покой.

Инспектор прошел до самого конца коридора, повернул налево и уткнулся в запертую на шпингалет заднюю дверь. И вот в чем была вторая странность старой больницы – после грязного коридора, усыпанного стеклом и листьями, резал глаза чисто вымытый кафельный пол перед выходом. Сияло белизной не только пространство перед дверью, но и три ведущие к ней невысокие ступени, а так же нижняя часть стены.

Даниил присел, вынул из кармана полицейский фонарик и внимательно оглядел порог и плинтус. На светлом чистом полу ясно виднелись следы от колес медицинской каталки, которую провезли через эту таинственную дверь. Довольный осмотром, инспектор открыл резко звякнувший шпингалет и вышел в ночной парк.

Туман почти растворился, рваный свет луны рассыпался по щербатому асфальту заднего дворика больницы, мятыми пятнами лег на полуголые кусты и деревья. У небольшой железной будки сгрудились в кучу крашеные в голубой цвет мусорные баки. Тут же, рядом с ними в землю был вкопан столбик с фанерным указателем, выпиленным в виде стрелки, на коей было обозначено слово «Котельная». Стрелка указывала на начало добротной каменной дорожки, уходящей вглубь парка.

Даниил несколько секунд постоял на пороге, потом наглухо застегнул молнию своей куртки и решительно направился в сторону котельной. Каменная дорожка вскоре вывела его к небольшому крепкому домику, на двери которого висел новенький черный замок. Рядом, сильно накренившись набок, доживал свой век противопожарный щит с давно разбитым стеклом, на проржавевших крюках которого висело дырявое кривое ведро, и деревянная лопата для снега. Больше ничего интересного вокруг не было. Гирс решил было повернуть назад, но тут еще одна небольшая странность привлекла его внимание. От угла котельной в заросли кустарника была протоптана едва заметная тропочка. Возможно, её удалось бы скрыть от глаз полицейского, но множество мелких обломанных веток и сучьев, лежащих тут же, рядом, здорово привлекали внимание. Было очевидно, что нечто громоздкое проносили по тропинке, безжалостно обдирая кусты. Даниил, внимательно глядя под ноги, двинулся по протоптанному пути. Обломанные ветви вывели инспектора на замощенную площадку, окруженную по периметру разрушенным до основания каменным заборчиком. В центре было разложено большое остывшее кострище, чуть поодаль горбатым силуэтом высились развалины диковинной постройки, в коих, впрочем, при наличии фантазии, можно было угадать бывшую часовню. Полицейский снова включил фонарик, бегло осмотрел старые толстые стены и каменные стертые ступени. Место было обитаемым. Внутри развалин, в углу – там, где еще сохранилась небольшая часть крыши, стояла широкая парковая скамейка, явно принесенная не так давно. Круглая металлическая урна, подозрительно похожая на исчезнувшую недавно из Тополиной аллеи, примостилась у самой стены и была полна пустых сигаретных пачек и мятых жестяных баночек. В полуразрушенную стену был вбит здоровенный гвоздь, на котором висела жестяная птичья клетка с тремя свечами внутри. Гирс зажег их, развалины сразу стали будто выше и шире. Справа, недалеко от скамейки выступили из тени узкие ступеньки, уходящие наверх.