Высыпав весь продукт на столик, он начинает укладывать в вазу по одному печенью, стараясь подгонять их, друг к другу так, чтобы свободного пространства не оставалось. Однако вскоре выясняется, что эта задача просто неразрешима: прямые, 90-градусные углы крекера просто не могут подружиться с тупыми, 120-градусными углами шестиугольного сосуда. Как ни крути, а остаются многочисленные зазоры пространства, неизбежно приводящие к избытку объема продукта. Ну не хочет он влезать целиком. «Вот блин!» – он психует и судорожно сжимает кисть руки. Крекер в ладони трескается и крошится. Он рассеянно смотрит на руку: «Гм. А что, если… Да, а почему бы и нет?»

– Ну да, – бормочет он вслух, – в условии ведь ничего не сказано про целостность крекеров. Насколько я помню, там было так: «Чтобы вся масса печенья занимала объем чаши».

Схватив горсть хрустких квадратиков, энергично крошит их в чашу. Работа продвигается быстро. Мелкая крошка заполняет емкость. Все выше, выше. Вот уже рассыпается последняя хрустяшка. Он удовлетворенно смотрит – «Хм. Тютелька в тютельку» – пахучая желтоватая масса занимает весь объем вазы, но не более. Он уверенно накрывает сосуд крышкой, откидывается назад, поднимая голову:

– Готово. Вроде бы получилось.

– ЗАГАДКА РЕШЕНА УСПЕШНО, – томно мурлычет голос сверху, – ТЫ СПРАВИЛСЯ.

Край стеклянного столика мутнеет, вязко течет, как в картинах Дали, шестигранный рисунок кафельного пола рябит в глазах, и он выныривает из сновидения.

Приятная томная полудрема. То сладкое состояние призрачной связи с миром грез, что предшествует окончательному пробуждению. Он лежит с закрытыми глазами, ловя совершенно новые ощущения, исходящие от тела. В голове легкий звон. Сердце бьется ровно, сильно и очень медленно. Кожа ощутимо горит. Конечности приятно тяжелеют, наливаются свинцом, теплеют, чуть пульсируют. Егор удивленно открывает глаза и просыпается окончательно.

Мышцы гудят, мелко вибрируют, их тонус повышается. Мягко, по нарастающей, его охватывает волна судорог. Все начинается сверху, от головы. Мускулы шеи атакует спазм, сначала легкий, он неуклонно усиливается, крепчает, превращая мышцы в каменные тяжи. Затем, плавно, шею отпускает. Но судорожная волна движется ниже, также по нарастающей, охватывая мускулы груди, спины, рук, затем живота, поясницы, ягодиц, даже промежности и заканчиваясь ногами. Волна проходит, успокаивается, но тут общая судорога жестоко скручивает все тело сразу. Его выгибает дугой. Дыхание хриплое, сердце колотится с частотой пулемета. Хочется закричать, но не получается: тело не подчиняется сознанию. Он не может повернуть головы, но краем глаза видит, что с соседом происходит примерно то же. Тотальный спазм проходит и снова накатывает судорожная волна: шея – туловище – ноги. Затем его вновь корежит целиком.

Кажется, конца этому не предвидится. Шесть или семь циклов попеременного нисходящего и общего тонического издевательства. Затем все стихает. Он лежит без движения, грудная клетка высоко вздымается, лихорадочно ликвидируя дефицит кислорода в тканях после безумной горизонтальной тарантеллы. По телу разливается блаженная истома. Мускулы снова гудят, но на этот раз благодарно. Чувствуется, как каждое мышечное волокно поет, электризуется, наливается странной искристой силой. Усталости нет совершенно.

Так продолжается довольно долго. Может час, может больше. Наконец он слышит голос сокамерника:

– Ну что, болезный, проснулся? Не привык к такому пробуждению?

Он смотрит на соседа. Лицо Стаса красное, на лбу испарина, но глаза улыбаются.

– Что это было Михалыч?

– Что – не знаю, но так начинается каждое утро. Привыкай.

– Вот гады! – Егор рывком сел. – Зачем им это надо?

– Да ты не горячись. Адаптируешься, – Стас откинулся на мохнатую зеленую стену «аквариума». – Признайся, ведь сейчас тебе не так уж и плохо? Скорее наоборот?

– Хм, – Жора прислушался к себе. Несмотря на эмоции, тело ликовало, звенело, требовало движений. Он давно не чувствовал себя так хорошо. В физическом плане, конечно.

– Я вот что думаю, – продолжал, тем временем, сосед, – все, что с нами происходит, имеет какую-то цель. Давай посмотрим на это не глазами узника, а со стороны. Нас кормят, поят, обеспечивают другие физиологические функции. Значит, мы им зачем-то нужны? Каждое утро начинается подобной встряской, которая, как мне показалось (да и не только мне), приводит организм в великолепную форму. Ты можешь возмущаться: дескать, нас не спросили, мы пленники, все происходит без нашего ведома. Согласен. Но, обрати внимание, если не считать заточения, ничего плохого с нами пока не сделали. Более того: о нас заботятся, нас тренируют и совершенствуют. Делаем вывод: мы им нужны. Мы представляем для них некую ценность. Мне кажется, нас к чему-то готовят. А вот к чему, я надеюсь, мы вскоре узнаем.

– Да уж, может и узнаем. У меня один вопрос. Ты сказал: «нас совершенствуют». Что ты имел в виду?

– Скажи, есть ли у тебя на теле рубцы или шрамы? – вопросом на вопрос ответил Стас.

– Ну да, – Егор машинально взглянул на тыльную сторону правой кисти и его глаза округлились. Приобретенный еще в детстве, уродливый выпуклый шрам, сгладился и стал заметно ẏже.

– А через пару дней он у тебя совсем исчезнет, – биолог хихикнул. – Что, удивлен? Мы здесь не просто пребываем. Нас улучшают. Нас чистят, исцеляют, делают сильнее, быстрее, и, черт знает еще что.

– Исцеляют?

– Да. Мне 63 года.

– Шестьдесят три?! Я думал меньше.

– Да, конечно. Сейчас поймешь. Как ты, наверное, догадываешься, в этом возрасте люди здоровыми не бывают. До появления здесь, у меня был целый букет хронических заболеваний: астма, гипертония, простатит, и масса других мелких болячек. Я жил на медикаментах. Когда я попал сюда, голый, без вещей, первая мысль, посетившая меня, была: «как я смогу жить без лекарств». Но через два дня я уже об этом не думал. Симптомы постепенно, но весьма быстро, исчезли. Я давно не чувствовал себя так великолепно, как сейчас. Человек твоего возраста и состояния здоровья не поймет, что это значит. А я счастлив. Оказывается, в моем возрасте многого не надо.

– Фантастика! Знать бы, что им от нас надо?

– Знаю лишь одно: мы представляем для них ценность. С обычными пленниками так не обходятся. Нас могли бы держать в условиях хлева. Впроголодь и без гигиены.

– Ну, гигиены-то особой я не наблюдаю, – Егор хмыкнул, – уже почти сутки, как с водой соприкасаются только мои губы.

– Неужели? – Стас ехидно ухмыльнулся. – А ну-ка, пощупай свой подбородок.

Егор тронул лицо рукой, ожидая ощутить колкость однодневной щетины. Но ее не было!

– Что за…

– А есть ли у тебя ощущение несвежести тела, сударь?

– Н-ну, трудно сказать.

– То-то и оно. Не знаю, как это происходит, но нас регулярно «моют», стригут. Нам бреют те части лица, которые мы раньше обрабатывали сами, – с этими словами сосед удовлетворенно погладил щеточку своих топорщившихся усов. – Чистят не только нас, но и «аквариум». Если бы тебя вчера вырвало, содержимое твоего желудка исчезло бы в ту же секунду. Короче, вся инородная субстанция (читай – «грязь») удаляется.

– Да, – Егор вздохнул, – чудеса творятся в Датском королевстве. Хотелось бы знать все-таки, зачем мы им нужны?

– Терпение дружок. Рано или поздно, думаю, каждый из нас узнает ответ на этот вопрос. А вот уголочек полога тайны мы можем попытаться приоткрыть.

– Что ты имеешь в виду?

– Подумай сам, какой контингент они набирают. Все, прошедшие «аквариум», – сосед запнулся, – точнее, все те, о ком я знаю, являлись людьми, так сказать, оторванными от жизни.

– Поясни.

– Ну, вынутыми из общества, изгоями, «лишними» людьми, лишенными работы, родственников, имеющими минимум связи с окружением.

– И?

– Отсюда делаем вывод: ОНИ выбирают тех, кого можно легко незаметно извлечь из социума так, что окружение и не заметит. Извлечь, и подготовить пленников для своих, пока неизвестных нам целей.