Корректор Любовь Александровна Кривенцева

© Юрий Кривенцев, 2020

ISBN 978-5-4474-5150-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Низкое, бурое, давящее небо над головой. Бурое болотистое желе под ногами. Бурые, однообразные холмы у близкого горизонта. Даже густой воздух, насыщенный липкой холодной изморозью, отдает бурой тухлятиной. Унылое, мрачное место, безотрадное зрелище…

Но его паломничество завершается. Путь почти пройден. Прежние ошибки, разочарования, победы остались позади. Остается последний, решающий рывок.

Он поднимает устало склоненную голову и вдруг видит то, к чему так стремился: за ближайшей грядой, в просвете меж двух сопок в туманном лиловом сиянии, как драгоценная монета среди груды навоза, горит, манит огромный сферический многогранник. Вот она – цель его жизни, решение всех мыслимых проблем, исполнение всех желаний, святой Грааль этой вселенной…

«Только бы дойти, не расслабляться. Совсем чуть-чуть…».

В ответ на его мысли вязкая твердь под правой ногой с влажным всхлипом разверзается, он инстинктивно отпрыгивает влево, с трудом удерживая равновесие. Заполошенно брызнули в стороны какие-то серые водоплавающие, похожие на ушастых головастиков размером с мышь. В образовавшуюся дыру хлынула грязная жижа, но бездна уже закрывается, издавая басовитое гудение на пределе инфразвука.

«Не возьмешь тварь, дойду!».

«Не надо торопиться, за мной никто не гонится». Сердце где-то в горле, бухает, как молот, отдавая эхом в виски. Ужасно хочется пить. «Потом, все потом…». Шаг, еще шаг… Маренговый бриллиант уже ближе – рукой подать. Заноза тревоги не стихает. Что-то не так. Вдруг он понимает причину беспокойства.

– Опасность! – запоздало кричит Тень.

– Где ж ты раньше была?!

В мутном мареве воздуха, где-то на уровне плеча, тонким слоем до горизонта, в совершеннейшей тишине, постепенно проявляется бледное искристое пурпурное мерцание. «Господи, только не это! Почему я не заметил сразу?! Теперь поздно дергаться – только терпеть…». В яростно-обреченном ожидании пси-атаки он продолжает упрямо шагать к уже близкой расщелине.

В голове раздается неразборчивый истерический шепот. Он нарастает, резонирует, спазмом подкатывает тошнота, в мозг медленно вворачивается ледяной бурав. «Проклятье…». Сознание мутится, уплывает, как после литра водки. Последнее, что он видит: опрокинутое унылое небо и яркая сиреневая искра, прячущаяся за холмами…

«Интересно, много ли в этом городе людей, которым нравится Ноябрь? Пушкин любил осень, но другую: «Багрец и золото…». Грязь и слякоть Александр Сергеич вроде бы не воспевал». Егор смотрел в окно сквозь стекло расписанное кривыми прозрачными струйками стекающей воды. В сумрачной дали, заволоченной сплошной завесой ливня, мрачные глыбы городских кварталов сливались в единую массу. Монохромное полотно кубиста-меланхолика, написанное краской цвета мокрой мыши. Вблизи картина немного оживала. Нагло, по-хозяйски прилипшие к асфальту мелкие многочисленные лужи задорно рябили сеющим дождем. Их пупырчатая поверхность периодически вздрагивала волнами от налетающих вздохов ветра. Атмосферные порывы монотонно раскачивали мертвые, проволочные остовы деревьев и кустов. Улицы опустели. Единственным живым существом на этом унылом пейзаже был мокрый серый щенок, прячущийся под козырьком на резиновом коврике подъездного входа. Брр… Смотреть – и то зябко.

На душе было также. Безысходность, подавленность, пожалуй, даже отчаяние, парадоксальным образом смешивающиеся с исподволь прорастающей холодной апатией. И не только по причине плохой погоды. То, что произошло с его жизнью в последний месяц, просто не хотелось воспринимать как реальность.

Начались все беды с увольнения. Как-то, в одно прекрасное осеннее утро заурядного рабочего дня, зам главного, Виктор Семеныч, вызвал его к себе. Всегда уверенный и слегка высокомерный взгляд начальника, на этот раз рассеянно блуждал по кабинету, избегая встречи с незадачливым посетителем. «Здравствуйте Георгий. Располагайтесь. У меня для вас неприятная новость». И пошло-поехало. Семеныч умел держать речь, убеждать собеседника, в этом ему не откажешь. С его слов, все было не так уж и катастрофично, просто роковое стечение обстоятельств. Что-то там резко изменилось в политике руководящих сил компании и грянуло сокращение. Уволили добрую половину отдела, включая заведующего. Успокаивало лишь одно – причина увольнения была не в нем, Егоре, лично, она была абстрактной, непонятной, подобно стихийному бедствию, а потому – не такой уж и обидной.

Вечером он напился с другом Женькой, а через неделю начал искать работу. Вот тут-то его ждал второй удар. Сколько ни бился, он не мог найти достойного занятия. Нет, у него была и специальность, и квалификация, но вот не шло и все тут. Откровенно говоря, это удивило, а затем и обескуражило Егора больше чем увольнение. Запомнилась фраза одного из кастинговавших его кадровиков: «Понимаете, уважаемый, это общероссийская проблема. Дело в том, что малоквалифицированных сотрудников у нас недостаток, а специалистов, к глубокому сожалению, больше чем надо. Все „тепленькие“ местечки уже давно заняты». Дошло до того, что ему пришлось перебиваться левыми шабашками на улице. Это было унизительно. Нет, он не впал в отчаяние, не опустился, он просто не мог позволить себе поверить, что рано или поздно не наступят изменения к лучшему.

Но это было еще не все. Неожиданно и очень быстро умер отец – последний кровный родственник в этом неприветливом мире. Непонятное и страшное слово – панкреонекроз. Похороны и связанная с ними суета прошли мимо него, как в тумане. Потом, как он ни силился, не мог припомнить подробностей. Зато часто вспоминал детские годы с родителем. Особенно, почему-то, помнился эпизод на рыбалке. Ему 9 лет: лето, раннее утро, солнце только встает из-за горизонта. Тот миг света и вселенской тишины, когда птицы еще не начали голосить. Тихая, зеркальная гладь пруда. Его новенькое бамбуковое удилище, выгнутое дугой, огромный, трепещущий карп, сверкающий серебром у него в руках (кажется, чуть не выронил тогда) и взгляд отца… Многое было в этом взгляде: любовь, торжество, радость, гордость за сына. Вот эти глаза не уходят из памяти, вцементировались в извилины.

И, наконец, последний удар. Алка, егоза Алка – теплая и такая родная женщина, с которой он провел целых четыре года счастливой, почти семейной жизни, неожиданно собрала чемоданы и ушла. Ни слова объяснений (хоть бы истерику устроила, что ли?). Когда он вернулся, его ждала пустая, идеально прибранная, квартира, ужин в холодильнике и записка на столе: «Извини Гош, но я так больше не могу. Не ищи меня. Прощай». И все!!! Вот после этого он пил уже три дня, причем в одиночку. Пытался звонить – напрасно. Номер абонента просто не существовал в этом мире. И ведь нельзя сказать, что для него это было неожиданностью. В последние месяцы он видел в ее глазах что-то такое. Обиду? Разочарование? Умирающую надежду? А может, просто усталость? Но прошел мимо, не заметил так сказать, не придал значения… Впоследствии, он много думал об этом. И, чем больше мусолил эту тему, тем чаще приходил к выводу, что он, Егор Пашутин – последний лопух. Он не винил ее. Ведь за все это время, он не смог дать ей ровным счетом ничего. В их паре отдавала только она, он брал. И не ценил. Банально? Да. Но так и было. В свои 28 лет, женщина ни разу не намекала на свадьбу. Ждала, когда ее рыцарь сделает это первым, как настоящий мужчина? А он молчал, его это устраивало. Идиот! Вот о ребенке она заикалась, и не единожды. Напрасно, как оказалось. «Ну как я мог быть таким бараном?!».