Из всех развалин уцелело только одно здание, пощаженное завоевателями Индии, непогодами и стихиями. Это огромное здание из розового гранита представляет собой наполовину монастырь, наполовину крепость; оно обнесено стенами, обведено рвом, в нем есть большие и маленькие башни; одним словом, это чудесный образчик средневековой индусской архитектуры.

Это — монастырь, или пагода, принадлежащая обществу браминов; до мятежа 1858 года она процветала, но теперь в ней живет только несколько сторожей. Все осталось в порядке, но как будто вымерло или по крайней мере спит. Это нечто вроде дворца Спящей Красавицы, куда никто не может попасть, кроме пундитов или посвященных, куда они совершают свои паломничества, или факиров, когда они отправляются в дальние страны, чтоб исполнять возложенные на них таинственные поручения. Впрочем, туда и невозможно проникнуть без формального приказания. Во-первых, потому что эта крепость принадлежит духовному обществу, а англичане очень уважают все, что принадлежит духовным обществам, и не касаются ни самих духовных властей, ни их доходов. Во-вторых, потому что единственный вход защищен рядом дверей, опускных решеток и подъемных мостов, которые не позволяют вторгнуться сюда насильно.

Как только наши путешественники подъехали к этой пагоде, укрепленной в таком же роде, как французские средневековые монастыри, им пришлось слезть и пойти по крытой аллее, слишком узкой для слона. Через сто шагов они очутились перед дверью, окованной железом, которая, казалось, составляла одно целое с массивной гранитной стеной. Факир сильно ударил камнем в дверь, которая зазвенела. Дверь приоткрылась, и в полумраке можно было разглядеть лицо, на котором, как уголья, горели глаза, подобные глазам хищного животного. Факир произнес несколько слов на тамильском языке, и тогда дверь бесшумно открылась настежь. За дверью был новый коридор, ведущий к полному воды рву, через который пришлось переходить по подъемному мосту. Факир дал несколько резких свистков, и они вызвали другого сторожа. Он тоже вступил с факиром в переговоры, и скоро мост был спущен с сильным звоном цепей. Беглецы, которых ободряли и интересовали эти многочисленные средства защиты, молча шли за своим провожатым, которому, казалось, были знакомы все закоулки крепости. За подъемным мостом была железная решетка с толстыми прутьями, и она тоже поднялась по слову факира.

Когда они миновали последний коридор, у всех невольно вырвалось восклицание изумления.

Перед ними на бесконечном пространстве раскинулся огромный монастырь, весь состоящий из галерей, проходящих по огромному саду, где росли самые чудесные деревья, цвели самые роскошные цветы. В этих галереях, украшенных нежными, изящными изваяниями, царила приятная прохлада; по низким лестницам с сотнями скульптурных украшений можно было спуститься в сад, куда безбоязненно спускались целые стаи птиц всех возможных пород. Здесь царило такое спокойствие, чувствовалась такая сила защиты, такой мир и безопасность, что восторженная душа могла забыть лихорадку бьющей ключом жизни, чтоб вполне насладиться этим восхитительным отдыхом. На бронзовом лице факира появилось что-то вроде улыбки, и в глазах его блеснул луч чувства.

— Все это ваше, саиб! — сказал он, указывая жестом на огромное здание. — Вы будете жить здесь в полной безопасности все время, пока вам угодно будет оказывать нам эту честь. Власть самого вице-короля не простирается дальше порога священного дома! Избранные служители, скромные, верные и преданные, будут здесь заботиться о вас. Вы будете получать здесь вкусную пищу и найдете полный комфорт, которым так дорожат европейцы, а также и всевозможные развлечения, которые усладят вам жизнь. Я счастлив и горд, что исполнил возложенное на меня поручение и отвел в неприкосновенное убежище друга пундитов!

— А я, факир, — ответил капитан с несравненным достоинством, — благодарю тебя за твое самоотвержение. Ты честно исполнил свое дело, и я считаю тебя человеком верным, умным и сердечным. Благодарю тебя еще раз! И пусть все те, которым я и мои близкие обязаны своим спасением так же, как и тебе, тоже примут выражение моей благодарности.

Этот странный, фанатичный человек, орудие ужасных преступлений и самоотверженных действий, при этих словах упал на колени, схватил руку капитана, поцеловал ее с уважением и сказал:

— Они позволили мне остаться при тебе все время, пока ты будешь их гостем… Я останусь твоим рабом, саиб… а потому умру спокойно, когда их рука падет на меня за то, что я нарушил клятву крови. Но что мне до того?!

Потом он сделал беззаботный жест и прибавил:

— Позвольте мне теперь отвести вас в назначенные вам комнаты.

Группа последовала за ним по одному из монастырских коридоров, вымощенных мозаикой; потом все вошли в большой, многоэтажный павильон, окна которого выходили в сад, на цветы и деревья. Уже в передней можно было заметить убранство, роскошь которого превосходила всякое описание. Это была чисто восточная роскошь, с ее обивкой, мебелью, статуями, произведениями искусства, позолотой, со всем своим ослепительным великолепием. У каждого оказалась своя собственная комната, с ванной, библиотекой и курильной комнатой. Марий и Джонни, все еще одетые по-восточному, смотрели на себя в зеркала, отражавшие их с ног до головы, и остались очень довольны своей наружностью.

— Ведь это, кажется, монастырь, гм! — сказал провансалец своему товарищу. — В этом монастыре, верно, не скучно! Tron de l'air de bagasse. Здесь все прекрасно устроено!

— Well, well! Здесь почти так же хорошо, как в наших двадцатиэтажных домах, с телефоном, электричеством, паром, холодной водой, горячей водой и водой… сельтерской водой во всех этажах! — сказал холодным тоном невозмутимый янки.

— Это крепость, где мы можем защищаться от врагов! — прибавил Пеннилес.

— И где мы будем счастливы, любя друг друга от всей души, не правда ли, милые дети? — закончила миссис Клавдия.

— Да, вы сделаете нас счастливыми! — сказала Мэри, обнимая молодую женщину с нежной почтительностью.

Мэри поправляется. — Бессонница, галлюцинации, кошмар. — Искусственный сон. — Внушение. — Послушание. — Физическая нечувствительность. — Выздоровление. — Все успокоились. — Дети майора пишут своему отцу. — Отъезд вестника. — Ночью слышится какое-то ворчанье. — Собака. — Это Боб! — Умирающий индус.

Жизнь беглецов, теперь нашедших себе убежище, вошла в свою колею. Этот столь быстрый, можно даже сказать, внезапный переход имел для них невыразимую прелесть. Вообще трудно даже поверить, как душа и тело могут наслаждаться воздухом, если их сразу вырвать из пучины самых сильных ощущений.

Пеннилес и его товарищи ели, пили, купались, отдыхали после обеда, курили трубки с душистым табаком, прогуливались в тени высоких деревьев и лечили, как умели, искривление спины у слона, причиненное ему их шальным бегством. Миссис Клавдия занималась Мэри, которая все еще не совсем поправилась, и с бесконечной кротостью и деликатностью старалась успокоить нервное возбуждение, овладевшее ею с того момента, как мать ее погибла под кинжалом фанатика. Теперь, когда все волнения кончились, Мэри страдала во сне от страшных галлюцинаций. Удар был слишком силен и потряс всю нервную систему этого любящего и чувствительного ребенка. Мэри спала вместе с графиней, которая никогда ее не покидала. Первые ночи были ужасны. Как только молодая девушка успевала заснуть, вдруг с ней делались судороги, конвульсии, она начинала говорить без конца, как будто видела перед собой ужасную сцену убийства.

— Мама, берегись! Там человек! Не трогай его! О Боже, ради Бога! Нет, нет, этого не надо! Он замахивается кинжалом! Кровь! Мама, мама! Она больше не слышит. Мама умерла!

Графиня брала ее к себе на руки, говорила с ней своим кротким голосом, старалась успокоить ее, отвлечь от этих ужасных видений. Тогда все мускулы Мэри напрягались и делались твердыми и неподвижными, как железо, потом она вскрикивала и впадала в состояние, похожее на каталепсию, в котором и оставалась в течение долгих часов. Миссис Клавдия, сильно обеспокоенная, не имевшая под рукой самых элементарных средств, не знала, что делать. Она призналась в своем затруднительном положении мужу, которому пришла мысль поговорить обо всем этом с факиром. Индус, которого целыми часами не было видно и который охотно скрывался от глаз людских, быстро появился на зов капитана.