Сидеть каждый вечер с Хотьубеем перед телевизором тоже было мучительно. К нему постоянно подходили артисты, но, что хуже всего, то и дело, шурша пеньюарами, подлетала прима театра.

– Да не волнуйтесь вы, Мария Марковна, – успокаивал приму Хотьубей. – Они же сказали… а вот, кстати, их шофер, познакомьтесь, его зовут Слава…

– Здрасьте, – привставал я.

– Здравствуйте, мой дружочек!

– … что возьмут и ваши грибки, и ваше вареньице, – заключал режиссер.

– Ах, но ведь с вашим жалованьем!.. – продолжала свои стенания прима.

– Я не антрепренер, чудеснейшая Мария Марковна. Платит вам государство. Но что от меня зависит, вы знаете, я всегда. Вот же, говорю, познакомьтесь… – и он сотый раз представлял меня как водителя, согласившего везти их грибки и вареньице, и картошечку.

Утром они забили машину под самую крышу. Ничего не попишешь, бартер: они – культуру в массы, а массы платят натуральным продуктом.

Экспедировать груз до области Хотьубей отрядил Ольгу, как наилегчайшую из всей труппы – с убедительной точки зрения Виталика.

Мы не стали ждать, покуда остальные артисты залезут в автобус и поедут на местный аэродром. Попрощались с вышедшим провожать представителем районной администрации, получили от него подтверждение, что район непременно и обязательно закупит часть тиража нашего журнала, залили в наш белый заморский джип бензина по самую горловину – и-и…

Удивительно, но это самое «и-и…» пролетело, как мне показалось, на едином дыхании, на одной ноте. И хотя на выезде из района опять заорал глушитель, но хохот и слезы внутри салона могли бы с ним посоперничать. Ольга продолжала рассказывать о своей театральной жизни, и в конце концов нам с Виталиком даже стало жалко несчастного Хотбьубея – ему в самолете, должно быть, сильно икалось.

Почему-то я думал, что мы окажемся в областном центре даже раньше летевших на самолете (останавливались ты только раз – подкормить Виталика), но в дверях Ольгиной квартиры нас уже караулил телефонный звонок, и знакомый сонорный голос Марии Марковны раскатился из трубки на всю прихожую:

– Оленька, солнышко! Как за тебя беспокоилась! Я вся испереживалась, вдруг с тобой что случилось! Сейчас к тебе подъедет мой муж и заберет всё моё…

Квартира у Ольги была небольшая, двухкомнатная, скупо и в то же время вполне артистично, богемно убранная. В ванной, я сразу заметил, отдельная полочка отводилась под бритвы, одеколоны и мужские дезодоранты.

Объявившийся в меньшей комнате то ли муж, то ли друг, то ли что-то среднее между ними, помог мне найти в машине «всё моё» Марьи Марковны, перегрузить в «жигули» мужа примы, но возвращаться в квартиру не стал. Я решил, что он пошел за вином, и поэтому не подстраховался. Из-за этого получилось так, что в поход за вином пришлось идти мне, а когда я вернулся, Виталик настолько уже освоился, что, приняв душ, натащил на себя чужой махровый халат и сидел на кухне, развалившись до неприличия, выставив в проход свои жирные волосатые ноги, загораживая вход мне. К счастью, муж-друг так и не вернулся, а не то уж вдвоем-то, точно, мы могли этого не стерпеть.

После ужина Виталик блаженно храпел на диване, а я вертелся рядом на раскладушке. Из-под дверей пробивался размытый свет: было видно, что в большей комнате Ольга еще не спит. Когда, наконец, он погас, я пошел на кухню и припал к холодному крану.

Розовая ночная рубашка возникла, наверно, как ожидалось. Только не ожидалось, что вместо «мне тоже не спится» рубашка скажет «у меня здесь был пузырек с…» и выпьет пару каких-то разномастных таблеток.

Розовый шелк приятно всхолодил руки.

– Это, наверно, подло? – сказала она, упираясь в мое лицо своими большими сиреневыми глазами. – Не подло?

– Насчет?

Она не ответила, предоставляя мне самому догадаться, что под этим могло скрываться.

– А вы сами часто совершаете в жизни подлости? – она сузила глаза, хотя я знавал актрис, у которых это получалось получше.

– Я уже сделал главную подлость в жизни.

Она отстранилась, притворный испуг распахнул глаза.

– Брат привез газовый пистолет, – шепотом проговорил я, – не терпелось его испытать. За стакан согласился сосед. Мы сказали, отойди на три метра. Выстрел, мужичок падает, мы его кладем на диван, продолжаем гулять, а он вдруг встает и просит еще. Мы ему наливаем, а он трясет головой и рукой делает вот так… – Я согнул палец, будто нажимая курок.

Сдавленно хохоча, она уткнулась в мое плечо, и мне оставалось только подкинуть ее на плечо и отнести в кровать, как ребенка.

Было уже светло, когда я проснулся от царапанья по груди. Она лежала на боку рядом и старательно подцепляла ногтями мой сплюснутый, еще спящий сосок, будто хотела его сковырнуть, как болячку. Сонно я подхватил ее к себе ближе.

– А тот режиссер… – проговорила она. – О котором ты говорил. Ну… твой приятель, с «Мосфильма». Он, действительно, такой, ну…

– Ну. Такой.

Она помолчала и прошлась пальцами по моей груди.

– Какой же ты странный, Слава. Лицо смуглое и такое южное, а тело такое белое, северное. Словно молоко. Даже родинок нет. Словно не твое.

Я открыл глаза.

– Чье?

– Что «чье»?

И вот тут меня ударило, словно током.

– Извини, – я вздрогнул и отстранил ее, может быть, слишком резко. – Надо позвонить!

Вскочив, я разворошил блокнот и нашел адрес Ивана Захарыча, моториста «отца».

– Какая у вас телефонная справочная? – спросил я Ольги, вышедшую за мной в прихожую.

Ольга назвала номер.

– Алло? Это справочная? Как позвонить человеку по телефону, если у него нет телефона? Алло? Вы меня слышите? Как вызвать пригласить человека к телефону по адресу, то есть, по телеграмме? У вас есть такая услуга? Нет, вы сами дадите ему телеграмму и пригласите! Да. Хорошо. Алло? Да, я заказываю телефонные переговоры, адрес… Нет, срочно-срочно. Архисрочно! Тариф? Хоть тройной! Да, заказываю! Адрес? Диктую! Мой телефон… Какой у тебя телефон? Записывайте! Да! Через сколько? Чем быстрее, тем лучше. На час дня? Хорошо, спасибо, на час. Буду ждать!

– Почему ты звонишь в район? – спросила она.

– Извини, мне надо одеться.

На шум проснулся Виталик, увидел меня в трусах, рядом неодетую Ольгу, сказал «гад» и захлопнул дверь.

До часа дня я не мог найти себе места. Хотелось спрятаться и от ее расширенных глаз, и сощуренных глаз Виталика. Наконец, я убежал в город и мотался по ближним улицам, пока ровно в полпервого не завис над телефоном как беркут. Аппарат то и дело тренькал, потому что артисты продолжали опорожнять наш белый заморский джип, и каждый такой звонок рвал мою главную сердечную жилу.

Междугородный зазвонил в два.

– Да! Алло? Иван Захарыч? Это вы? Простите ради святого… не волнуйтесь, но это снова я, тот журналист из Москвы, Мартынов моя фамилия, Ярослав, с которым вы… я, короче, вы помните, я справлялся об Иванёнковых? Я хочу спросить, вы не помните, были-ли-ли… на его теле, у мальчика, у Алеши, я имею в виду, какие-либо приметы, родинки какие-нибудь, что-нибудь такое, что могла бросаться в глаза? Вы не помните? А, может, кто-нибудь помнит? Ну, что-нибудь на теле приметное, какие-нибудь отметинки? Ну, с кем он учился в школе, может, в баню ходил… Вы не знаете? Ну, хорошо. Я и так злоупотребляю. Извините, говорю, что злоупотребляю вашим временем. Да, хорошо. Спасибо! Спасибо, говорю, извините. Что-что? Помните, что он ногу сломал? Хорошо. Отлично! А где? Где он ее сломал? Нет-нет, о бревнах не надо. Хорошо, я понял, играл, но в каком месте перелом, в каком месте на ноге перелом? У колена? Ниже, выше колена? Выше? То есть бедро? Я понял! Спасибо, Иван Зах-х-х!.. – связь прервалась.

Секунду я держал в трубку, потом положил ее на рычаг и внимательно посмотрел сначала на Ольгу, потом на Виталика. Интерес в их глазах постепенно сменялся на соболезнование. Я снова перевел взгляд на Ольгу и попросил:

– Бинт.

Она не прореагировала, осталась стоять, когда я ушел на кухню один. Там взял разделочную доску, через колено разломил ее вдоль, потом спустил штаны, сел на табурет и снова попросил: