Нельзя сказать, что Канарейкин Василий Васильевич был плох, но и завидным женихом его назвать было трудно, несмотря на его карьерные достижения. В свои тридцать два года он выглядел на все сорок. На голове сквозь жидкие прямые белесые волосы пробивалась уже лысина, животик округлился, нездоровый цвет лица его не спасали даже светло-голубые крупные глаза и римский нос. Постоянно потные широкие руки с толстыми короткими пальцами вечно красного цвета неуклюже выглядывали из рукавов рубашки. Этикет компании обязывал носить костюм при галстуке, что совершенно не шло Василию Васильевичу. Брюки не сидели: сверху как-то сильно обтягивали, в то время как снизу неуклюже висели, складываясь почти в гармошку у всегда начищенных ботинок. Живот вечно торчал из пиджака, а галстук сбивался на одну сторону. Ко всему этому Василий обладал женским визгливым голосом, что ничуть не мешало ему требовать от подчиненных того, что он считал нужным. Также можно добавить, что росту он был среднего, около метра семидесяти шести сантиметров, поэтому постоянно покупал ботинки на небольшом каблуке так, чтобы росту чуток прибавить. А пахло от него исключительно мужскими запахами: резкими и настойчивыми.
Ездил Василий на новеньком и еще сверкающем заводской краской «БМВ» черного цвета и безумно гордился этим своим новоприобретением. Жил он в старого жилищного фонда трехкомнатной квартире. Жил не один, со своей пенсионеркой-мамой, которая совсем недавно ушла с работы и посвятила свою жизнь созданию уюта в доме для любимого единственного сына. Отца он не помнил вовсе. Тот ушел от них, когда Васе было года три. Мама же иногда напоминала о невечном своем существовании и настоятельно рекомендовала «завести» семью. Изредка мама предлагала, как ей казалось, подходящие кандидатуры в жены для ее мальчика, обычно это были «прелестные и хозяйственные» дочери ее подруг. Но Василий ни разу не согласился на подобное сватовство. А потом в его жизни появилась Лена. И мама отстала, так как не нашла в ней «непозволительных» недостатков. Хотя и особой любви к будущей невестке не проявляла.
Почему Василий обратил внимание именно на Лену, достоверно не известно. У нее, конечно, были вполне приличные внешние данные, но не так, чтобы очень. Метр шестьдесят восемь, объемы, приближенные к идеальным, стройные ноги. Волосы густые, крашены в золотой каштан, глаза обычного зеленого цвета, нос тоже вполне обыкновенный, губы средние, без силикона. Изъянов не наблюдалось, да и особой красотой она не блистала. Всегда аккуратна, подтянута, свежа. Разве что взгляд притягивал внимание: глубокий, думающий, понимающий. «У Вас глаза добрые», – говорили ей часто.
Именно из-за этих глаз, а точнее взгляда, с Леной частенько происходили в чем-то похожие ситуации. С Леной заговаривали незнакомые люди, рассказывали о личном, даже тайном. На улице, в метро, в парке с ней знакомились и изливали все, что накопилось на душе. А иногда и не знакомились, а просто изливали… И Лена слушала, просто не могла не слушать.
Однажды утром к ней в метро подошел мальчишка лет пятнадцати в грязной куртке с усталыми, но почему-то горевшими глазами, и предложил ехать, бежать на поезде, куда глаза глядят. Рассказал, что ночью с другом ограбил магазин, ранил ножом продавца. Друга задержали, а он сбежал. Убегал дворами, когда перелезал через забор, порвал куртку. Когда Лена мягко сказала, что не может ехать с ним, страшно усмехнулся и сел в закрывающийся вагон метро. Ей тогда было удивительно, что он поведал о преступлении совершенно незнакомому человеку. Подросток абсолютно не боялся, что она пойдет в милицию и все расскажет. И представляла жуткие картины его дальнейшей суровой, но романтичной судьбы. Нет, нет, она, конечно, ни за что не пошла бы на преступление, но жизнь того подростка тогда представлялась ей жутко интересной. Страшно загадочная чужая жизнь…
Конечно, дальнейшая жизнь мальчишки совсем не была похожа на загадочную романтику. Все было гораздо более обыденно и очень горько. Через полгода «странствий» его поймали, еще через полгода дали срок. При отбывании которого, он «заработал» туберкулез и окончательно разрушил свою психику. За легкими не уследили ни врачи тюремные, ни после выхода из зоны, районные. Через три с половиной года с той памятной встречи парень скончался, ему исполнился всего лишь двадцать один год, что и указано на простой табличке деревянного креста, поставленного на его могиле.
Многим позже Лена поняла, что процент того, что любой другой на ее месте пошел бы в милицию, действительно, был мизерным или близким к нулю. Никому не было дела до других. Тем более до какой-то там кражи. Своя хата с краю. Меньше знаешь, крепче спишь. Именно эти мудрые народные замечания были на пике популярности в девяностых годах двадцатого и в начале двадцать первого веков. Именно они обозначили суть умонастроения, отношения человека к жизни и беде других, в частности. А какое-то там воровство у кого-то неизвестно кого и вовсе не считалось бедой. А так, мимолетной новостью. Подобные новости забывали уже через минуту даже очень сочувствующие люди.
Люди привыкают ко всему. Это несомненная истина. В те времена воровали много и часто. И это перестало задевать. В те времена убивали часто. И чужая смерть тоже перестала быть поводом для печали. Что удивительно, даже смерть знакомых или дальних родственников не отвлекала от обыденной жизни, стала незаметной. Люди просто старались не думать, что жизнь не вечна, поэтому предпочитали «не замечать» ухода из жизни других. Всех гораздо более заботила жизнь в кино: сериальные герои мало-помалу подменили членов семьи. За героев кино переживалось больше, чем за близких людей, а проблемы действительные вытеснялись нарисованными – умелыми и неумелыми сценаристами и режиссерами. Все стало вверх дном. Все настоящее заменилось искусственным. Жизнь людей больше походила на существование. И никто не заметил, когда это произошло. Как будто заперли живую душу в черный ящик на железный засов, а вместо живой души вживили искусственную память. И это стало нормой.
А однажды в парке, тоже утром, к Лене подсел мужчина лет тридцати пяти, который проигрался на игровых автоматах (достижение капитализма). Он рассказал, что работает прорабом, строит дороги в Москве. И в эту ночь проиграл зарплату всех рабочих за месяц. Рассказывал долго, в подробностях. Чуть не плакал. Лена молчала, слушала, лишь изредка качая головой. А под конец незнакомец пригласил ее в кафе на чашечку утреннего кофе. Лена тогда в кафе не пошла и не помнила, что тогда ему отвечала, но уходила из парка с чувством, что спасла человеку жизнь. Спасла того не совсем знакомца от уже почти решенного им самоубийства.
Несколько позже, когда в автоматах стали проигрываться зарплаты, стипендии и пенсии, а в метро прибавилось постоянных жителей, места, где можно было круглосуточно играть с «однорукими бандитами», были локализованы в нескольких, далеких от Москвы, районах. Но, опять «но». Спустя короткое время большинство точек возобновили свою работу с другими названиями и под иными вывесками, обойдя закон с тыла.
Вообще, Лена уже неоднократно сталкивалась с этой любопытной особенностью времени на своей работе. В России стало модно сначала принимать закон, а потом искать пути его исполнения. А во многих случаях, потоптавшись на месте и не придумав, как же закон исполнять, законотворцы писали новый закон: об отмене предыдущего. Вот так, вроде все при деле, работают. «Государственные деньги освоены полностью», – частенько звучало из телевизора.
Лена жила во времена, когда хотелось всего и сразу. Ее возмущало желание вчерашнего студента найти работу с зарплатой уровня их руководителя. Причем найти на следующий же день после получения диплома, который в свою очередь, что не редкость, был не заработан честной учебой, а просто напросто оплачен заботливыми родителями. А эти вчерашние студенты совершенно искренне считали, что они достойны только большего, что они уже крутые специалисты и что все работодатели должны быть им безмерно рады. Вот и металась молодежь, ища наитеплейшего местечка, находя одних мошенников и воров, которых несметно развелось на доверчиво-найвной, склонной к самообману и легким деньгам, русской земле.
