— Разве я вам не рассказывал?! — воскликнул Клим Кириллович. — Княгиня Татищева уверяла меня, что мистер Стрейсноу может оказаться внебрачным ребенком императора Петра, усыновленным Стрешневым. Тем самым, который был влюблен в Евдокию Лопухину и отправлен в Англию. Если это так, то у баронета должен быть перстень с сердоликом, а под камнем — портрет Евдокии.

— Она думает, что фамилия Стрейсноу — англизированный вариант Стрешнёва! — воскликнула Елизавета Викентьевна.

— Да, именно так, — кивнул доктор, подливая вино из графинчика дамам и себе. — А поскольку у мистера Стрейсноу был перстень с сердоликом, я и обратился с просьбой взглянуть.

— Ну и как? — глаза Муры горели живым интересом, что не мешало ей заниматься биточками.

— После секундного замешательства сэр Чарльз снял перстень с руки и протянул его мне. Сказал, что секретов в нем нет. Я повертел камень и так и сяк — не открывается.

— Значит, он всего лишь английский баронет? — разочарованно протянула Мура.

— Это тоже немало, сестричка, — с лица Брунгильды не сходило тревожное выражение. — Однако это еще не все странности. Когда мы только входили в номер, Чарльз поспешно спрятал под подушку свою золотую шкатулку. Помнишь, мы ее видели вчера?

— Помню, — кивнула Мура, и после минутного размышления уверенно заявила: — Он чего-то боится.

— Я думаю, шкатулка не золотая, — поделился своими соображениями доктор, — но золоченая. Хотя по тому, как напряглась кисть руки сэра Чарльза, я — это профессиональное уже качество! — видел, что она довольно тяжелая.

— Может быть, там у него хранятся сокровища? Золотые слитки? — Синие глаза Муры округлились, кончик тоненького носика дернулся.

— И он их выставляет на всеобщее обозрение в гостиничном номере? — усомнилась Елизавета Викентьевна, скептически глядя на молодежь. — Прячет под подушкой, вместо того, чтобы сдать в гостиничный сейф?

— А объяснил ли как-то сам мистер Стрейсноу свое нервическое состояние? — поинтересовалась Мура. — Все-таки это очень странно.

— Ты не поверишь, сестричка, — призналась понурая Брунгильда, не прикасавшаяся ни к еде, ни к вину, — но я начала бояться за психическое здоровье сэра Чарльза. Он ходил-ходил по комнате, потом вдруг подошел ко мне и поцеловал меня в щеку! Прямо при Климе Кирилловиче! — Брунгильда обвела присутствующих обиженным взором и обескуражено добавила: — У англичан вообще-то считается непристойным проявлять истинные чувства — разве что при закрытых дверях, один на один.

— А ты? — Мура подалась вперед.

— А Брунгильда Николаевна, похоже, растерялась. — Клим Кириллович ни минуты не сомневался, что красавица из собственного опыта знала, как ведут себя влюбленные англичане. — Брунгильда Николаевна ледяным тоном заявила сэру Чарльзу, что поцелуи способствуют распространению чахотки и дифтерита…

Елизавета Викентьевна невольно рассмеялась: она-то знала свою строгую целомудренную девочку — Брунгильда сохранит достоинство в любых обстоятельствах.

— А мистер Стрейсноу отшатнулся от меня и, вытаращив свои глазищи, прошептал: «И это вы говорите умирающему?» — Старшая дочь профессора Муромцева беспомощно уставилась на доктора.

— А вы, Клим Кириллович, что сделали вы? — обернулась к нему Мура.

— Я продолжал наблюдать этого странного больного, — признался тот, — и не успел ничего сообразить.

— Сэр Чарльз не дал нам ни минуты на раздумья, — пояснила Брунгильда. — Он со стоном сложил ладони у груди и выкрикнул: «Да когда же вернется в Петербург господин Муромцев?»

— И что ему так сдался Николай Николаевич? — недоуменно пожала плечами Елизавета Викентьевна. — Вы, надеюсь, его успокоили, сказали, что на днях отец будет здесь?

— Да, мамочка, разумеется. — Брунгильда искоса посматривала на Клима Кирилловича. — Но он и на этом не успокоился.

— Что же он сделал? — тревожно спросила Мура.

— Мы были уже на пороге, и он, откровенно обрадовавшись нашему уходу, прошептал: «Брунгильда Николаевна, не удивляйтесь, если что-то со мной случится, за мной следят. Кажется, мне в воду подмешивают снотворное. И пока я сплю, роются в моих вещах»…

— У мистера Стрейсноу что-то пропало?

Мура покончила с едой и все внимание сосредоточила на рассказе о странном поведении английского баронета.

— Как мы поняли, не пропало ничего, — ответила Брунгильда, — но особенно не расспрашивали. Предложили заявить в полицию, но он замахал руками и чуть не задохнулся от возмущения, едва услышал о полиции. — Брунгильда подвела черту. — Милый Клим Кириллович, видя, как я расстроена, привез меня домой…

— Но самовар остыл, а мы еще и не пили чай, — огорченно заметила Елизавета Викентьевна.

От чая их отвлек телефонный звонок, и Елизавета Викентьевна отправилась к аппарату. Вернувшись, она сказала:

— Звонила Полина Тихоновна и просила передать вам, Клим Кириллович, что, во-первых, вас срочно просит связаться с ней госпожа Багреева, а во-вторых, телефонировал Карл Иваныч Вирхов и интересовался, не взяли ли вы в Чумном форте пробирку с бациллами?

Клим Кириллович Коровкин знал — в любом наборе исходных данных самая надежная величина, не требующая никакой проверки, является ошибочной. Это относилось не только к собственно научной деятельности — и впоследствии получило название третьего закона Инейгла, — но и к самым обыденным событиям человеческой жизни. И все-таки ему трудно было поверить, что его собственная жизнь как нельзя лучше подтверждала эту печальную закономерность. Один Чумной форт чего стоил!

Вчера, добравшись с Васильевского до Большой Вельможной, доктор Коровкин застал в своей квартире ожидавшего его чиновника по особым поручениям из сыскной полиции. Строгий молодой человек с черными, тронутыми сединой волосами весьма досконально расспросил Клима Кирилловича о поездке в Чумной форт. Интересовало его, в том числе и то, не заметил ли доктор Коровкин чего-либо подозрительного в поведении кого-нибудь из группы медиков. Клим Кириллович отвечал обстоятельно, хотя и с похолодевшим сердцем. Он-то прекрасно представлял себе, чем может грозить исчезнувшая пробирка с чумными бациллами, если попадет в неопытные или преступные руки! Слава Богу, лично его, кажется, не подозревали.

В группу врачей, посетивших Чумной форт, входило несколько хорошо известных Климу Кирилловичу врачей, но были и такие, которых он видел впервые. Все при сюртуках, галстуках, в белых рубашках, с аккуратными бородками и усиками — лишь степень добротности платья да манера держать себя выдавала и удачливых целителей и не очень удачливых. Но без сомнения непрофессионалов там не было. Ничего странного доктор Коровкин не заметил.

Тетушка Полина после ухода чиновника напомнила Климу Кирилловичу о том, что его звонка дожидается госпожа Багреева. Несмотря на поздний час, доктор телефонировал — неужели шантажист объявился? Девушка попросила его прийти завтра вечером на фотовыставку в Пассаж.

Потом доктор отправился в ванную комнату и довольно долго занимался водными процедурами. Он решил завтра утром съездить с Мурой в Екатерингофский сад, а затем пойти в Пассаж по приглашению Екатерины Борисовны.

Утром позвонила Мария Николаевна и сообщила, что Брунгильда тоже поедет в Екатерингофский сад — развеяться. А еще получена телеграмма от профессора Муромцева: завтра вечером он приезжает, и они собираются встречать его.

Сидя в коляске, направляющейся в Екатерингоф, Мура старательно отворачивалась от лучей весеннего солнца: ее лицо постоянно затенял шелковый, отделанный забавными бархотками зонтик, привезенный для нее из заграничного турне старшей сестрой. Клим Кириллович ласково усмехнулся — напрасно Мура боится веснушек, на ее нежной коже два-три крохотных пятнышка у прямого тонкого носика смотрятся очень пикантно.

Доктор перевел взгляд на Брунгильду Николаевну. Ее царственная осанка всегда нравилась Климу Кирилловичу, и он любил это ее непроизвольное движение подбородком — чуть-чуть вбок и вверх. Ничего нет удивительного, что этот англичанин Стрейсноу не справился с порывом и поцеловал девушку!