В начале января 1649 года Хмельницкий въехал в Киев под звон колоколов, грохот пушек и радостные клики народа. У стен Софийского собора его встретил митрополит Сильвестр и остановившийся в Киеве по пути в Москву иерусалимский патриарх Паисий — высокий седовласый старец с глазами библейского пророка. Именем всех православных христиан Востока он благословил гетмана и, сравнив его с защитником истинной веры византийским императором Константином Великим, призвал к беспощадной войне с католиками. Паисий и Сильвестр, встав слева и справа от гетмана, вошли в собор, сверкающий огнем сотен свечей и золотом окладов, и преклонили колена перед алтарем.
* * *
Королевские комиссары, приехавшие в Киев во главе с Адамом Киселем, уехали ни с чем — Хмельницкий не согласился на условия, предлагаемые ему сеймом, а комиссары не могши принять условий полновластного победителя.
Война продолжалась. Ян Казимир собрал почти со всей территории Польши посполитое рушение — шляхетское ополчение и пошел на выручку осажденному гарнизону города Збараж. Туда же двинулся Хмельницкий со всеми своими силами. Как и прежде, во дороге приставали к нему отряды казаков, крестьян и холопов. Однако на этот раз присоединился к нему и отряд, возглавляемый шляхтичем Юрием Немиричем — паном-католиком, давно уже не верившим ни в бога, ни в чёрта. Немирич насмехался над папой, издевался над верой в непорочное зачатие, над Троицей и Святым духом, и потому был проклят ксендзами, объявлен еретиком и арианином и изгнан из страны.
Собрав отряд из таких же отверженных, он пошел навстречу Хмельницкому и с радостью был им принят, ибо гетман, вступивший в союз с татарами, не очень-то дотошно выспрашивал своих соратников, какому богу они поклоняются.
Ян Казимир в это время остановился в пяти милях от осажденного Збаража, надеясь помочь своим войскам, попавшим в беду. Однако он не только не спас Збараж, но попал в окружение сам со всем своим войском и был бы непременно пленён, если бы татары не изменили Хмельницкому.
Поляки сумели договориться с Ислам-Гиреем, возглавлявшим орду в битве под Збаражем, и, заплатив огромный выкуп, пообещали впредь ежегодно посылать хану дань в тридцать тысяч червонцев.
Хмельницкий вынужден был удовольствоваться договором, прекращавшим войну и удовлетворявшим главные требования казаков.
По всей дороге — от Зборова, где был подписан договор, до Киева Хмельницкого встречали тысячи людей. Они поднимали на руках детей, чтоб те на всю жизнь запомнили великого воина, выносили на вышитых рушниках хлеб-соль, хоругви и самые почитаемые иконы. Второй въезд Хмельницкого в Киев был не менее торжественен, чем первый.
Однако гетман недолго пробыл в стольном городе Древней Руси и уехал в свою резиденцию — Чигирин.
Окруженный роскошью самодержавного государя и дворцовой гвардией верным чигиринским полком, — он оставался простым в общении и пока ещё доступным простому народу. Но уже казацкие полковники и есаулы получали во владение имения бежавших панов-католиков, и на монетах, которые чеканили в Чигирине, на одной стороне изображался меч, а на другой — имя гетмана.
Всю зиму занимался Хмельницкий устройством нового государства разделял территорию страны между полками, вводил новые законы, подтверждал привилегии и права городов, местечек, монастырей, охраняя старые традиции цехов, братств и целых сословий. Однако крестьяне, как и прежде, должны были браться за плуги и платить, как и прежде, налоги и поборы. И хотя не были они столь велики, и, не секли их панские дозорцы и старосты, но и малыми те налоги назвать было нельзя, а на смену помещикам-католикам пришли новые хозяева — старшина, служившая в войске, судьи, писаря и ещё не слишком многочисленная, но уже наглая и своенравная гетманская челядь.
А так как по Зборовскому договору Украина оставалась в составе Речи Посполитой, то на её земле поселялись и королевские чиновники — правда, в отличие от прежних времён — только православного вероисповедания.
7 ноября 1649 года в соответствии со Зборовским договором в Киев приехал новый воевода, назначенный королем. Это был Адам Григорьевич Кисель.
Гетман встретил Киселя как старого друга, ибо теперь он нуждался в его помощи не меньше, чем в содействии собственник полковников и есаулов.
Киселю были отведены покои прежнего киевского воеводы, дана богатая казна и подчинен отряд казаков, которому следовало блюсти спокойствие и порядок в городе.
Чуть ли не до Рождества гетман угощал королевских комиссаров и сам гостил в отведенных им палацах. За чарой вина он выслуживал опытных в управлении панов-комиссаров, своих старых соратников, получивших за боевые заслуги хутора и имения, в которых никто не хотел работать, и донимал, что не может быть государства, где бы все были равны и только носили сабли, не прикасаясь к сохе и топору.
И когда пришли на Украину королевские универсалы о подчинении крестьян владельцам земли — как новым, так и прежним, возвращавшимся в свои дворы, — гетман подтвердил эти универсалы и потребовал их выполнения, грозя за бунт смертью.
Наступала весна, сходил с полей снег, но мало где ладили сохи и бороны, зато ещё сильнее прежнего побежали на Низ и на Дон холопы, которые лишь вчера считали себя казаками…
* * *
Киевский воевода Адам Григорьевич Кисель сидел в горнице, по стародавней привычке крутил усы, думал: «Как выполнить гетманский указ — не пускать на Низ гультяев? Земля велика, ночи темны, заставы малочисленны». Ничего не придумав, вздохнул тяжко и, несмотря на непоздний час, собрался спать. Уходя в опочивальню, подумал: «Утро вечера мудренее». Однако выйти из горницы не успел — робко стукнули в дверь. Адам Григорьевич по стуку догадался — джура-казачок. Подумал с неудовольствием: «Чего там еще? Ни минуты покоя нет». Сказал громко, сердито:
— Войди!
Джура робко взошел на порожек, чистыми дитячьими очами взглянул на воеводу. У Киселя почему-то отлегло от сердца, спросил — уже тихо, без гнева:
— Ну, что там, хлопчик?
— Пан воевода, до вас пан просится.
— Что за пан?
— Який-то князь.
— Зови, — сказал Кисель, оправляя кафтан и думая: «Кто бы это мог быть?»
Вошел джура и, как его учили, отступил влево, пропуская гостя вперед. В дверях стоял нарядно одетый пан, в зеленом кунтуше, с саблей на боку. Сняв алую горлатную шапку, шагнул в горницу, поклонился хозяину.
— Ай, не признал, Адам Григорьевич?
Кисель, сощурив глаза, шагнул навстречу. Перед ним стоял князь Шуйский Иван Васильевич.
Глава девятнадцатая. Братья Пушкины
Иерусалимский патриарх Паисий, благословивший в январе 1649 года гетмана Хмельницкого пред вратами Святой Софии Киевской, в феврале уже был в Москве. Он явился к благоверному царю Алексею Михайловичу и патриарху Московскому Иосифу за милостынею, кою первосвященники всех православных церквей — Константинопольской, Антиохийской, Иерусалимской — испокон получали от единоверного Русского царства.
Да и отколь было взять православным патриархам, когда со всех сторон утеснены они были неверными агарянами и папистами?
Вот и давали им посильную милостыню царь и патриарх Московии, 10 июня того же года Иерусалимский патриарх со многими дарами выехал из Москвы. Вместе с ним в Иерусалим ехал старец Арсений, ученый муж, направленный в Палестину для описания святых мест.
Через две недели достигли они Путивля, за коим начались владения гетмана Хмельницкого — православного государя, только что иступившего свою саблю о выи гордых схизматиков-ляхов.
Два месяца ехали Паисий и Арсений по единоверной Украине, ужасаясь следам страшной брани, бушевавшей на её земле всего год назад, а затем, переправившись через реку Прут, въехали в православную же Волошскую землю и 7 сентября остановились в городе Ясы в патриаршем Вернадском монастыре с заросшими тиной прудами, старым садом, вросшими в землю кельями братии.