— За то тебе мое спасибо, что ты мне, Адам Григорьевич, сгодиться собираешься. А бог даст достигну прародительского престола, быть тебе у меня в великой милости. Только не чаю я, Адам Григорьевич, как тому моему делу статься?

— То дело великое, Иван Васильевич. В том деле помогут тебе первые люди Речи Посполитой — канцлер, а может и сам король.

— Добро, Адам Григорьевич. Если доведется быть у короля, те твои слова о двух кедрах ливанских скажу его величеству как свои собственные.

Кисель засмеялся. Подумал: «Умён, Иван Васильевич, или как там тебя на самом деле?» Вслух же сказал:

— Вот ты и ответил на тот вопрос, который мне задавал. Понимаешь теперь, как твоему делу статься?

— Понимаю, Адам Григорьевич. Вы мне прародительский стол, я вам — все те русские земли, коими владеете, навеки оставлю да ещё и московские полки против татар и шведов на ваши южные украины пошлю. Так что ли, Адам Григорьевич?

— Так, князь Иван, — ответил Кисель, будто одним ударом гвоздь в бревно по шляпку загнал.

А потом, помолчав немного, добавил:

— Так-то оно так, государь мой, Иван Васильевич, да только не совсем так.

Вот уже более получаса канцлер Оссолинский не выходил из кабинета короля Владислава.

— Поймите, государь, — прижимая руку к сердцу, проникновенным бархатным голосом говорил канцлер, — я убежден, что это именно тот человек, который нам нужен.

— Для чего? — раздраженно спросил король. Он с самого начала не верил в успех предложенного Оссолинским предприятия и сердился все больше и больше.

— Для достижения тех целей, которые были столь близки, но, к сожалению, остались неосуществленными.

Владислав вздохнул и отвел глаза в сторону. Не глядя на канцлера, нервно постукивая пальцами по краю стола, Владислав произнес:

— Двадцать четыре года я был царем московитов.

«Точнее, вы носили этот титул, ваше величество» — подумал Оссолинский.

— Ты же знаешь, Иржи, что я получил русский трон пятнадцатилетним мальчиком, — продолжал Владислав. — И почти до сорока лет сохранял его за собою. В тридцать четвертом году меня заставили отречься от него. Так неужели ты думаешь, что я буду стараться для кого-то добыть то, что по праву принадлежало мне четверть века?

— Ваше величество потеряли трон не в 1634 году, а в 1613-ом. Этот трон отобрал у вас Михаил Романов и вот уже тридцать лет силой удерживает его за собою. Он же десять лет назад заставил ваше величество отказаться и от титула, который вы носили четверть века. Более того, он добился того, что русская знать и поместное дворянство не считают более королей из дома Ваза законными русскими государями.

— Ты хочешь сказать, что русские нобили и принципалы могут признать законным претендентом на трон этого бродягу, выдающего себя за князя Шуйского? Ведь ты же знаешь, что у покойного царя Василия не было детей.

— Где ваша мудрость, государь?! — воскликнул канцлер с нескрываемым возбуждением. — Не сочтите за дерзость и не думайте, что я пытаюсь поучать вас, но разве не вы первый должны твердо поверить в законные права князя Шуйского на московский трон? И не только поверить, но и уверить в этом других!

— А почему, Иржи? Разве не было в России самозванцев? Или только я и ты знаем это, а другие забыли? И добро, если бы бдпо их два или три, а то ведь страшно вымолвить — два десятка сиволапых мужиков выдавали себя за царских детей и внуков. И кто после всего этого поверит, что князь Шуйский не какой-то подымёнщик и вор?

— Да что мне за дело, кто он на самом деле? — снова разгорячившись воскликнул канцлер. Разве год назад, когда послы московитов — князь Львов и боярин Пушкин — просили выдать головою самозванцев, прятавшихся на Семборщине и в Бресте-Литовском, разве мы отдали им тех людей? Нет, ваше величество, не выдали. Ибо, если бы мы поступили подобным образом, то никогда более ни один враг русского царя не стал бы искать у нас прибежища, а связывал бы свои помыслы со шведами или турками к большой досаде и немалому вреду для Речи Посполитой.

— Ну, хорошо, Иржи, — примирительно сказал Владислав, — если этот Шуйский всё-таки добьется трона, то выиграет ли от этого Республика?

— На русском троне, государь, окажется человек, обязанный вам и Речи Посполитой всем, что у него есть — престолом, титулом и самой жизнью.

Он утихомирит Запорожскую Сечь — это средостение смутьянов и поджигателей, и тем самым укрепит вашу власть, государь, ибо многие волки коронных войск перейдут с Украины в Польшу и магнатам будет не так-то легко противиться вашей воле.

Оссолинский представил, как, повинуясь королевскому ордонансу, под власть Владислава один за другим переходят города и замки магнатов. Как бежит из своей столицы ненавистный Вишневецкий, как комиссары короны твердой рукой повсюду насаждают закон и порядок, и, представив это, решил не отступать до конца.

— А ты уверен, что князь Иван, окажись он на троне, будет таким же покладистым, как и теперь, когда он бессилен и нищ?

— Одному богу может быть это известно, государь. Но ведь наша помощь все же должна обязать князя Шуйского.

— Чего стоит услуга после того, как она оказана? — устало, с нескрываемой насмешкой произнес Владислав. — Оба Димитрия вначале тоже обещали нам полную покорность, но стоило им оказаться во главе армии, как всё тут же изменялось.

— Я постарался предусмотреть и это, государь. Шуйский начнет с того, что разошлет по России универсалы, в которых именем бога поклянется в неизменной верности славянству против татарских орд и извечных врагов Руси — шведов. Это сплотит вокруг него юг страны, страдающий от набегов крымцев, и север, беспрерывно отражающий войска вашей кузины, шведской королевы Христины Ваза.

Король молчал. Он казался больным и утомленным. Оссолинский вдруг вспомнил, что Владиславу вот-вот исполнится пятьдесят, что нынешней весной у короля умерла жена, что казна государства пуста и из-за всего этого разговор, который он только что вёл, показался ему неудачным.

«Он всего боится, — подумал канцлер. — Ему более всего хочется покоя, а я втягиваю его в дело, где можно многое выиграть, однако, можно и многое потерять. Такие дала не для этого одряхлевшего толстяка».

Владислав встал.

— Я приму князя Шуйского, Иржи. О времени аудиенции тебя известит мой секретарь.

Королевский секретарь Джан Франческе Спигарелли бесплотной тенью проскользнул в кабинет Владислава, как только оттуда вышел канцлер Оссолинский. Остановившись у двери, Спигарелли почтительно ждал, пока король заметит его. Но Владислав как будто окаменел. Он стоял за столом, уставившись взором в одну точку и машинально постукивал пальцами по краю большого, совершенно пустого стола…

Джан Франческе, хорошо изучивший характер своего патрона, был совершенно уверен, что причиной такого состояния короля был только что закончившийся визит Оссолинского, Спигарелли ждал, не двигаясь, почти не дыша.

Наконец, Владислав вышел из оцепенения. Казалось, что он был где-то за тридевять земель отсюда и вдруг совершенно для него неожиданно оказался у себя в кабинете.

Когда взгляды Владислава и Спигарелли встретились, король, опускаясь в кресло, произнес:

— Завтра после ужина я приму князя Оссолинского, черниговского каштеляна пана Киселя и ещё двух приезжих кавалеров.

Спигарелли ничего более и не требовалось: он понял, что Оссолинский, оставивший короля в состоянии крайней задумчивости, явится завтра вечером, чтобы продолжить сегодняшний разговор.

Он понял, что важную роль при этом будет играть пан Кисель и те двое, которых он приведет с собою.

Следующим утром на варшавском подворье пала Киселя появилась хорошо здесь всем знакомая странница Меланья. Чуть ли не каждую зиму обитала она на подворье среди прочих захребетников и приживалок.