Объявились неслыханные наглецы, которые стали обкрадывать несчастных животных, стали тащить у них из-под носа мясо, пирожки...
Можно ли себе представить более гнусное свинство!
Таких проказ не знал еще достославный Штутгоф.
Власти переполошились. Они пустили в ход весь свой организационный гений, создали специальную команду для поимки презренных воров. Вскоре один из них был схвачен, когда выходил из псиного царства, набив карманы собачьими пирожками. Вором оказался молодой изворотливый парень, русский, москвич со средним образованием.
- Стой! - закричал часовой. - Где взял пирожки?
- Вон гам, во дворе, в собачьем корыте.
- Врешь. Как же ты ухитрился стащить у таких собак еду?
- Очень просто. Пошел и взял.
- А ну-ка, покажи как. Можешь?
- Почему бы нет? С удовольствием.
Паренек вошел в собачье царство. По двору бродили спущенные с цепи волкодавы. Увидев пришельца, они ощетинились, оскалили клыки, угрожающе зарычали. Гость стал с ними ласково разговаривать, даже подмигивать им. Псы остановились. Паренек вытащил из кармана пирожок и бросил собакам под ноги. Волкодавы накинулись на приманку, обнюхали и принялись есть. Тогда русский приблизился к корыту с собачьими пирожками. Одной рукой он кидал четвероногим приманку, а другой - опустошал собачье корыто и набивал карманы. Так он опорожнил три корыта. Ничего бедным песикам не оставил.
Верховный собаковод смотрел на него, вытаращив глаза. Такого он сроду не видывал. Наконец он обратился к русскому:
- Ну, а Кудлатого можешь обокрасть?
- Почему бы нет? С удовольствием...
Собаковод спустил самого оголтелого разбойника. Паренек заговорил с ним, подмигнул, кинул ему пирожок, другой и начисто опустошил кормушку. Кудлатый соблазнился подачками и проворонил всю свою порцию. Что значить жадность.
- Свиньи, а не псы, - сердито изрек собаковод, не зная, как поступить с вором. - Ну хорошо, погоди, погоди... А ты можешь загнать Кудлатого в будку?
- Почему бы нет? С удовольствием.
Русский схватил попавшуюся под руку палку и бац Кудлатому по горбу, да еще крикнул что-то на собачьем языке. Пес, как подобает, завизжал и убежал в будку.
- Скандал! - трагически воскликнул собаковод, ведя к Майеру невиданного вора.
- Почему ты собачьи пирожки воруешь? Что в них за вкус? - допытывался Майер у собачьего вора.
- Вы, наверное, не стали бы ими лакомиться, но я голоден и ем их с удовольствием.
На допросе у Майера паренек отвечал остроумно. Это было единственное воровство в Штутгофе, которое осталось безнаказанным. Майер распорядился выдать русскому большой каравай хлеба с тем, чтобы он больше никогда не позорил собачьего племени. Однако некоторое время спустя собаки опростоволосились еще более скандально.
Весной 1944 года в лагерь доставили двух гродненских граждан, отца и сына. Отцу было около шестидесяти, сыну - около двадцати пяти лет. Они принадлежали к секте методистов, исповедовали какую-то странную веру. Ни тот, ни другой не ели ни свинины, ни курятины. Одним словом, мяса не употребляли. Праздновали сектанты не воскресенье, а субботу и ни за что не снимали перед эсэсовцами шапки. Ну и попадало же им за непочтительность! Эсэсовцы, бывало, собьют у методиста с головы шапку, а он сейчас же опять надевает. Не хочешь снимать - ходил бы совсем без шапки, хотя бы пока эсэсовец не уберется. Не тут-то было. Перед эсэсовцами они обязательно надевали шапки.
Шапку, утверждали они, надо снимать только перед господом богом, а перед слугами дьявола, какими, по их мнению, были эсэсовцы, ни в коем случае нельзя обнажать голову. Избави бог от такого страшного греха!
Оба белоруса отличались исключительным упорством. Их головные уборы совсем истрепались от постоянного надевания, и все же они не шли ни на какие уступки - стояли перед эсэсовцами в шапках!
С такой же непримиримой горячностью отец с сыном отказывались от выполнения всяческих повинностей. Они соглашались только подметать то место, где проходит начальник блока. Все остальные работы служили по их мнению, кровопролитию и дьяволу. А они ни тому, ни другому служит не собирались. Война для них была еще омерзительнее дьявола.
Эсэсовцы не жалели сил на то, чтобы вышибить из них крамольную блажь. Но головы белорусов оказались особенно крепкими и не поддавались палочной агитации. Отец и сын не отрекались от своих убеждений. Сидят, бывало, надев шапки, в блоке и ни черта не делают. Эсэсовцам так и не удалось вбить им в головы любовь к труду.
Власти потеряли терпение и посадили отца и сына в бункер. Может, они облагоразумятся или сдохнут. Сидят упрямцы - не умирают. Блок или бункер какая разница? В карцере они получают хлеб и воду, но и в блоке ассортимент ничем не лучше. Супа методисты и там не ели: они подозревали, что в жиже есть кое-какие следы мяса. А мясной суп - грех великий. Сидят они себе в карцере, хлеб жуют, воду попивают - будто так и надо. И ничего с ними плохого не происходит. Даже не худеют. Как были одни кости, так и остались.
Торчат они в карцере неделю, торчат другую, торчат пятую, шестую... До каких пор они, черт возьми, будут там отсиживаться?
Власти снова потеряли терпение. Власти послали к ним для переговоров своего самого образованного и тонкого дипломата философа Клавана.
Клаван прежде всего приступил к обработке сына - может, он окажется более покладистым.
- Ну, - обратился Клаван к сыну. - Вы оба в бункере подохнете. Старику и сам бог велел, черт с ним. Но ты молод, тебе жить нужно. Образумься.
- Я хочу умереть, - неохотно буркнул методист-сын.
- Как так умереть? - удивился Клаван. - Глядишь, и девчонку какую-нибудь подцепишь... Женишься... Дождешься потомства. Разве жить плохо? Разве тебе не хотелось бы иметь жену?
- Нет, - ответствовал отпрыск методиста. - С такими разбойниками как ты и твои эсэсовцы, я жить не хочу, Мне стыдно жить с вами вместе, вот что. Клаван, как собачонка, поджал хвост и направился к Майеру с докладом. Его дипломатическая миссия закончилась полным провалом.
Однажды упрямых белорусов вывели из карцера на прогулку. Разрешили им на солнышке погреться. Как-никак, в бункере холодно. По дороге завели их в собачье царство. Там, как нарочно, спустили с цепи нескольких волкодавов и их знаменитого кудлатого предводителя.
