Собаки заворчали, ощетинились, оскалились, бросились с лаем к белорусам. Подбежали, обнюхали их, подняли морды, оглядели небритые скулы гродненских граждан и завиляли хвостами.

- Не-е-е-т, вегетарианского мяса мы есть не будем - решили псы и побежали по своим собачьим делам.

Борьба с несгибаемыми сектантами кончилась полным поражением начальства.

Ни в бункере они не сдыхают, ни собаки их не дерут...

Вернули белорусов в блок - пусть сидят себе на здоровье. Их больше не принуждали ни к каким работам.

Сектантам разрешили разговаривать с эсэсовцами в шапках и даже сидя. Начальство вывесило белый флаг - безоговорочно капитулировало. Через несколько недель методистов отправили в Бухенвальдский лагерь.

Собаки понесли значительно больший урон, чем гродненские граждане. Собачий авторитет в лагере был подорван до основания. Все им показывали языки. Разочарованные власти уменьшили своим духовным сподвижникам порцию мяса и вместо пирожков выдавали какую-то противную жидкую кашу. И представьте себе, на нее даже вора не нашлось.

Власти отстранили собак от занимаемых должностей. Их больше не посылали в погоню за беглецами. Собачьи функции стали выполнять начальники блоков, шрейберы, свора надсмотрщиков. Они вполне соответствовали своему назначению.

- Шлеп-шлеп-шлеп! - рыскала по лагерю двуногая сволочь.

Рыскали, шныряли, принюхивались. А стоило им напасть на след спрятавшегося, перепуганного беглеца, они разрывали его в клочья не хуже, чем их предшественники - четвероногие банкроты.

ПОТОМКИ ВИКИНГОВ.

Осенью 1943 года в трех километрах от Штутгофа вырос новый лагерь. По размерам он значительно уступал старому. Новая стройка получила название Germanenlager Мы ломали себе голову, какие же германцы поселятся в нем. В нашем лагере отбывали заключение и немцы, и голландцы, и шведы, и норвежцы и американцы, и англичане - казалось, все они были представителями германской расы. Может быть, на свете существует еще одна неизвестная ветвь ее - самая чистая, самая породистая, не терпящая никаких примесей?

К Новому году германский лагерь был совершенно готов, но все еще пустовал. Только к конце марта 1944 года сюда доставили первых обитателей 265 норвежских полицейских.

Все они приехали в штатском. Новоселы фактически были разными высокопоставленными полицейскими чиновниками. Многие из них имели высшее образование, некоторые оказались даже профессорами университета. Были они все высокие, атлетического сложения, красивые, прекрасно воспитанные и весьма любезные.

Их арестовали и без следствия и суда отправили в райский Штутгоф. Упрятать за решетку норвежцев, видно, собирались давно, так как помещение для них было приготовлено заранее.

Лагерное начальство обращалось с ними вежливо, совсем не так, как с нами. Одели их не в каторжные робы, а... в итальянскую военную униформу. Недаром их прозвали "гвардией Бадольо".

Они получали двойную порцию питания: одну на нашей кухне, другую на эсэсовской. Наш литовский блок на льготных началах снабжал норвежцев куревом: впоследствии они отблагодарили нас настоящими норвежскими селедками, которые получали целыми бочками.

К новичкам прикрепили специального врача. Сперва им был поляк, потом литовец, профессор медицины. Жил он вместе с норвежцами.

Режим обитателей "германского" лагеря в корне отличался от нашего. Вставали они на 2 - 3 часа позже, никакой работы не выполняли, никто им ее не предлагал. Обязательными для норвежцев были лишь ежедневные занятия гимнастикой, которые длились обычно час или два.

Положение новичков было странным и, по всей вероятности, не очень прочным. Полиция не стала бы зря разводить такие церемонии.

На должность блокфюрера к норвежцам послали полудатчанина Петерсена, фельдфебеля СС. Он с ними ладил, и чувствовал себя рядовым жильцом блока. Неожиданно комендант лагеря поручил Петерсену приступить к политическому просвещению норвежцев: проводить среди них нацистскую пропаганду. Вообще в лагере, надо сказать никакой политической пропаганды не проводилось. Власти смотрели на нас, как на пропащую, отжившую свой век и никуда не годную публику. Не было никакого смысла тратить на нас время и красноречие - мы не представляли особой ценности для жизни. С норвежцами, очевидно, думали поступить по-иному.

Приказ, есть приказ. Против него не попрешь. Бедняга Петерсен принялся обучать норвежцев политической премудрости. Неделю спустя он, весьма озабоченный, пришел к коменданту.

- Не справляюсь. - сказал Петерсен. - Мои ученики - почти все люди с высшим образованием, университет кончили. Чему же я, неуч, могу их научить?.. Только науку компрометирую...

Петерсен говорил правду. Норвежцы едко высмеивали своего политического наставника. У коменданта хватило ума осмыслить создавшееся положение, и фельдфебеля избавили от незаслуженного наказания.

Через месяц к норвежцам послали другого учителя. Он был гауптштурмфюрером, то есть почти капитаном, носил черный эсэсовский мундир. Этого квислинговца специально для такого случая выписали из Норвегии. Гауптштурмфюрер сразу же взял своих соотечественников в оборот. Работал он злобно и вдохновенно.

- Что, даром вздумали немецкий хлеб есть? - поучал квислинговец. Думаете, с вами долго цацкаться будем?

- Предупреждаю вас - вы должны включиться в борьбу против общего врага германизма...

Норвежцы качали головами, слушая проповеди своего земляка. Они открыто не сопротивлялись, но и не попадались на квислинговскую удочку. Улыбались под нос, молчали и черт знает о чем думали. Черный выродок не очень лестно отзывался, видно, о своих соплеменниках Майеру, так как тот пришел в бешенство. Сперва за глаза, а потом в глаза он иначе и не величал их, как собачьими ублюдками.

В страду Майер начал и норвежцев посылать в близлежащие деревни на уборку ржи.

- Война, - говорил Майер, - идет за европейскую цивилизацию. Другие кровь проливают, а вы сидите сложа руки. Вы должны помочь - по-хорошему прошу вас.

Должны так должны. Что поделаешь? Норвежцы образовали рабочую команду и отправились на поля. Прошел день, прошел другой. Майер опять пришел в бешенство.