— Ну и что?

Вопрос повис в воздухе, но тут же кто-то неуверенно произнес:

— Действительно, странно. Сигнала общего сбора вроде бы не было.

И тут все разом зашумели. Выяснилось, что сюда, в постовую, ноги каждого принесли сами. Да, да, сразу после того, как прозвучала труба. Откуда бы ей здесь взяться?..

Постепенно люди разошлись.

— Ну, ты чего же, Долгорукова, наделала? — Я уже безнадежно опаздывал на вахту, но оставлять Таю в таком состоянии не мог.

— Перестань повторять чужие глупости, — устало сказала она. — Я не думала, что сюда набежит столько народу.

— Тут говорили о трубе. Разве ты ее не слышала?

— Нет, конечно.

— Почему — конечно?

— Потому что здесь было шумно.

— Это совсем другая труба, — я постарался улыбнуться, хотя мне уже было страшновато от того, что Черу повиновалось все население станции. Или почти все.

— Что здесь случилось? — еще из коридора через открытую дверь спросил Вадим. — Народ валом ва… Ба-а!

Он вошел и уставился на разгромленный пост. Еще один, который ничего не слышал.

Слава богу их уже двое. Но — они первые, с кем Чер связался напрямую. Парадокс.

— Восстановить невозможно? — скорее констатировал, чем спросил Вадим.

— Естественно, — задиристо отозвалась Тая. — Чего-чего, а ломать мы умеем.

— Ну и напрасно, — сказал Вадим. — Мы тут с Толей придумали одну забавную штуку.

Разве он тебе не говорил?

— К сожалению, не успел, — я вздохнул.

— Жаль, жаль. — Вадим, хрустя пластмассовой крошкой, подошел к пульту и подкинул на ладони тяжелый БС, потом, хмыкнув, посмотрел на Таю.

— Вот именно, — сказала она.

— Судя по запаху, было включено?

— Ага, — в ее голосе было злорадство.

— Месть, так сказать, — весело произнес Вадим. — За Аркадия Семеновича и кэпа.

Верно?

— Ага.

— Это для него, как слону дробинка. — Вадим аккуратно приспособил БС на пульт. — Ты, Таечка, забыла, что он уже научился выходить на прямой контакт. Теперь, Таечка, мы сидим на бочке с порохом. А нам нужно время до приезда комиссии, потому что через Пономарева нам не перешагнуть. Толя правильно сказал — нужно отсюда срочно драпать. Потому-то мы и придумали забавную штучку с записью.

Наподобие магнитофонной. Понимаешь?

— ВИБРу крышка, — еле слышно отозвалась Тая.

— Тогда мы в его руках, — улыбаясь, сказал Вадим. — Космическая станция «Глыба» в лапах галактического чудовища, как изволили бы выразиться наши заокеанские друзья. Звучит?

Тая виновато мигнула.

Я проводил ее на рабочее место и поспешил в навигаторскую, представляя себе реакцию Рыбакова на такое солидное опоздание. Но, к моему удивлению, Сеня был тих, спокоен и даже где-то рассеян. Люкакин сидел рядом, они негромко разговаривали.

— А-а, Толя, — не оборачиваясь, сказал Рыбаков. — Полюбопытствуй на эфир.

Я подошел и понял, что вот оно, началось. Такой густой наводки я еще не видел, экран был затянут сплошной сеткой, которая пульсировала с какой-то завораживающей частотой.

— Не смотри туда, — посоветовал Рыбаков. — Кстати, чего это на Таю нашло?

Люкакин взглянул на меня с любопытством.

— Это месть, — сказал я. — За Аркадия Семеновича.

А что я еще мог сказать?

— Странная месть, — Сеня вдруг мощно зевнул и сконфужено бормотнул: Надо бы покемарить, да вряд ли получится. Часом ранее ни с того ни с сего бросил все это хозяйство и ломанул в постовую, кого-то помял маленько. Нет, не заснуть.

По-моему, все дело в этом.

Он ткнул пальцем в экран.

— Да, наверное, — сказал я. — Володя, ты отдохнул? Перебирайся-ка, дружище, на свое место.

Люкакин проворчал что-то неразборчивое, но ушел в свой угол и там примолк за приборами.

— Нешто с Коржиком пообщаться? — спросил сам себя Рыбаков и очень ловко ткнул толстым пальцем в клавишу видеокома.

— Чего надо? — послышался недовольный голос Вадима.

Самого его не было в кадре, камера выхватывала пустое рабочее место.

— Слушай, Вадик, что там за ерунда в эфире?

— Толя, объясни ему, будь добр, — попросил Коржиков.

— Нет уж, — заупрямился Рыбаков. — Кто у нас главный антенщик?

— Это Чер, — помолчав, сказал Вадим. — Все? Тогда связь заканчиваю.

— Сил больше нет, — Сеня встал. — Пойду придавлю. Пока, Вовка.

— Пока, — раздалось из люкакинского угла.

— Не помни там кого, — посоветовал я.

— А пусть не подворачиваются.

Мне почему-то вспомнились слова Вадима по поводу галактического чудовища, и тут на меня накатило. Наводка от беспрерывных посылок Чера принялась пульсировать очень интенсивно, будто то вздувался, то опадал радужный пузырь, стиснутый рамкой экрана. Это было необычно, это было красиво, от этого нельзя было оторваться. И вдруг экран погас. Я потряс головой, стряхивая наваждение.

— Вас же просили не смотреть, — сказал Люкакин.

— Толя, без паники, — раздался голос Вадима. — Я отключил внешнюю систему. Идет очень мощное излучение.

— Мы как мухи на липучке, — подумал я вслух.

— Срочно ищи Пономарева, — сказал Вадим.

— Он должен быть в штурманской. Если что — примени силу, надо спасать людей. А я пока врублю активную помеху. Авось пронесет.

На пороге я услышал, что Люкакин вдруг всхлипнул, а потом тихонько закатился счастливым смехом. Я и сам был бы не против к нему присоединиться, так хорошо и тепло сделалось на душе, но понимал пока, что надо найти этого чудесного дядьку Пономарева и хорошенько настучать его по голове, чтобы отдал капитанский ключ-мастер для включения стартовых двигателей. Надо — и все тут.

В коридоре я разбежался и, очень хорошо выпрыгнув, влепил пятерней по висевшему под потолком плексигласовому фонарю, источающему ультрафиолет, фонарь, естественно, не разбился, зато боль на мгновение отрезвила. Пальцы шевелились, самое большее — будет синяк. Впрочем, я тут же забыл про ушибленную руку, потому что навстречу собственной персоной шлепал Пономарев. Зачем-то он мне был нужен.

— Он спрашивает, что такое муха на липучке, — сказал Пономарев, показывая мне неизвестно где раздобытое жужжащее насекомое, которое он цепко держал пухлыми пальцами. — Я думаю, на лысинке много смешнее. Вы ее аккуратненько придерживайте, чтобы не удрала.

Он посадил муху на собственную лысину, я тут же ухватил ее за свободное крылышко. Действительно, это было очень смешно.

— Хватит, — сказал он свирепо. — Щекотно. Дай сюда.

Тут он скорчил мерзкую рожу и оторвал насекомому лапку.

— У иноходца должно быть четыре ноги, в противном случае это блоха.

Он опять сделал зверское лицо, но вдруг выпустил муху и с криком: «Москва — Воронеж!» — резво бросился наутек. Раненое насекомое улетело на плафон. Я почувствовал себя одураченным и кинулся за Пономаревым. Навстречу, набычив шею, яростно скакал Рыбаков. Сначала он забодал Пономарева, потом кинулся ко мне. Я с трудом увернулся, и Рыбаков забодал обтянутую кожей обшивку. Он пал на колени и шумно зафыркал, а я кинулся за ожившим Пономаревым, догнал, поскольку ноги у меня значительно длиннее, и больше не отставал, он все пытался заехать мне в бок оттопыренным локтем, чтобы сбить дыхание, но я отмахивался. Вскоре мы приметили троицу малознакомых людей в развевающихся белых халатах, которые споро приближались встречным курсом.

— Давай, — скомандовал один из них, плашмя кинулся на пол и принялся уползать задом вперед, да так быстро и ловко, что я позавидовал.

Оставшиеся двое, швырнув в нас по алюминиевой суповой тарелке, кинулись наутек.

Прицеливались они не особенно тщательно, поэтому в нашем стане потерь не было.

Зато сзади, взбешенный своей неудачей, рыл землю Рыбаков.

Никогда еще я не играл в такие увлекательные игры. Все во мне пело, мышцы были в полной боевой готовности, азарт охотника звал на поединок с безжалостным Рыбаковым. Однако, это бы уже была не игра, а бойня. Следовало, как подсказывал внутренний голос, заманить его в ловушку и тем самым полностью насладиться победой интеллекта над горой мяса. Без всякого, упаси боже, убийства. Посадить усмиренного Сеню на цепь, в клетку, чтобы изумлять публику. Пономарев достал-таки меня локтем по печени, но это был жест дружеского участия, приглашение, так сказать, к совместной охоте. Для него тоже горнил охотничий рожок.