Во время его речи я потихоньку закипал.
— И на прощание — маленький совет, — подытожил Пономарев. — Ни с кем больше не делитесь этими вашими… измышлениями. Неумно это. Идите и спокойно работайте.
Все, я дошел до точки кипения, но нашел в себе силы выйти спокойным шагом. Черт возьми, Ильин бы меня понял, по крайней мере не стал бы перебивать в начале рассказа. Он уже, кажется, и сам подбирался к отгадке, только другими путями.
Самое скорое — комиссия будет здесь дня через три-четыре, а это просто катастрофически огромный срок. Теперь, когда настало время принятия быстрых и правильных решений, политика нынешнего руководства могла привести к трагедии. Не радовало меня нынешнее руководство станции…
Кое-как додолбив вахту, я поспешил к Вадиму. Он уже пришел в себя и выглядел вполне прилично. В его однокомнатной квартире царил идеальный порядок, на столе алели оранжерейные тюльпаны, в хрустальном блюде размером со средний тазик горкой лежали фрукты. Вадим просматривал последние новости.
— Садись, — сказал он. — Все как сговорились. То цветочки притащат, то вон плоды. Будто сам не могу сходить.
— Как себя чувствуешь? — осторожно спросил я.
— Как после наркоза. Голова тяжеловатая. Не привык к снотворному.
— Но вообще-то в форме?
— Вполне. Ты по поводу Аркадия Семеновича?
— Не только… Ведь укол-то тебе сделал я.
Вадим без всякого удивления, очень даже спокойно посмотрел мне в глаза.
— Зачем?
— Очевидно, чтобы ты не присутствовал на эксперименте.
— Очевидно? Ничего не понимаю.
Мои заключения он выслушал внимательно, не перебивая.
— Похоже на правду, — сказал Вадим, когда я закончил.
Он вдруг бодренько выскочил из кресла и прошелся по пружинящему ковру.
Остановившись перед фруктами, он приценился, выбрал огромное румяное яблоко и хрустко откусил. Мне страшно захотелось яблока.
— Угощайся, — предложил Вадим, — а то пропадут.
Он был тысячу раз прав. Не пропадать же добру.
Между тем, Вадим расхаживал по комнате, спортивный, собранный, готовый к действию, изредка хмурился, а я наблюдал за ним и машинально хрупал яблоко за яблоком.
— Я думаю, надо с ним связаться, — сказал он наконец. — Надо его предупредить, что человеческий мозг слаб и что на станции уже имеются жертвы. Если он и дальше хочет испытывать наслаждение от общения с нами, то пусть побережет клиентов, а то никого не останется. Нам нужно потянуть время до приезда комиссии. На Пономарева надежда маленькая. Как ты полагаешь?
— Что ж, рискнем, — согласился я. — Но это очень опасно. Уж до чего Ильин сильный психогигиенист, а и то не выдержал.
— Потому и не выдержал, что шел в открытую, — Вадим усмехнулся. — Мы подсунем Черу туповатого клиента, которому плохо и который все время хнычет о помощи.
Туповатого клиента? Который все время хнычет о помощи? Все время. Господи, как я до этого сам не додумался?
— Ты предлагаешь запись?
— Почему бы и нет?
— А сможем? — усомнился я.
— Надо, — уверенно сказал Вадим.
— Нет слов, — я развел руками.
— Просто я вовремя вспомнил свою тяжелую голову.
Этим он как бы даже благодарил меня за ночной визит. Ну что тут скажешь?..
Сразу от входа бросилась в глаза распахнутая дверца аптечки. Уходя, я ее, помнится, закрывал.
На кухне загремела посуда.
Прикрыв аптечный шкаф, я прошел на свою половину и здесь на письменном столе обнаружил злосчастную коробку с мединалом. Рядом лежал пневмопистолет. В коридоре послышались легкие Таины шаги.
— Это глупо, — крикнул я.
Хлопнула дверь. Вот чего мне сейчас не хватало, так это женских капризов. Нет, это надо было пресекать и немедленно. Я направился к Тае.
Она лежала на кровати, отвернувшись к переборке, и никак не отреагировала на мое появление.
— Ты, конечно, уверена, что я это сделал нарочно, — сказал я, плюхаясь в пискнувшее кресло. — А теперь подумай, зачем мне это нужно? Лично мне? Прежде всего — об эксперименте я узнал только сегодня. Далее — Вадим мне симпатичен, как человек. И, наконец, к чему так рисковать? Ведь Вадим мог проснуться, зашуметь. Вот и ты видела, что ночью я шарил в аптечке. Но я-то ничего этого не помню.
— Не валяй дурака, — глухо произнесла Тая.
— Ты — злобный ревнивец.
Такого оборота я, признаться, не ожидал и, не сдержавшись, глуповато хихикнул.
— Ну и что же, что он маленький, — тихо сказала Тая. — Я ведь все равно ниже его. Он очень хороший. А ты — страшный эгоист.
Слушать ее было не то что неприятно, но как-то даже больно. Чувствовалось, что она целый день думала, какой эгоист я и какой хороший человек Вадим Коржиков.
Очень обидно было ее слушать.
— В свое время мы, кажется, договорились сначала понять, а уж потом судить, — сказал я удрученно. — Ты меня даже не хочешь понять.
Тая резко села и уставилась на меня, как на чучело.
— А что тут понимать? Ты мне все время врешь. Да если бы Вадим не… заболел, Аркадий Семенович был бы здоров. Зачем ты ему позволил подключиться к ВИБРу? Ты же прекрасно знал, чем это может закончиться. Что ты тут все время врешь?
— Ты можешь выслушать спокойно? — рявкнул я.
Она сразу нахохлилась. Затаилась.
— Тогда слушай, — продолжал я уже спокойно, задавив в себе внезапную вспышку ярости.
И рассказал о том, что случилось, присовокупив сюда свои выводы.
— А ты не ходил к Аркадию Семеновичу? — спросила Тая упавшим голосом.
— К нему не пускают.
— О боже, какая я дура. Мой бедненький суслик. Иди ко мне…
Было раннее утро. Я проснулся от того, что Тая осторожно перебиралась через меня.
— Не смотри, — попросила она, целуя мою колючую физиономию. — Спи. Мне сегодня пораньше.
Я закрыл глаза и слушал, как Тая, одеваясь, легко бегает по комнате. Тапки она игнорировала. Как-то незаметно я заснул, но, кажется, ненадолго. Разбудило меня острое чувство тревоги. Это было похоже на сигнал о помощи, как будто очень далекая труба печально выводила грустную безнадежную мелодию…
Постовая уже была забита до отказа, а люди все прибывали и прибывали, теснясь в коридоре. Я кое-как протолкался к рабочему месту и узрел пульт и ВИБР в плачевном состоянии. Под ногами неприятно хрустели осколки оргстекла. Кроме того, я обнаружил и орудие разбоя — небольшой, но увесистый блок стабилизатора (БС), очевидно позаимствованный из ЗИПа и помещенный кем-то на пультовую клавиатуру. Но не это было главное. Рядом, закрыв лицо руками, стояла Тая, плечи ее вздрагивали. Вокруг нее образовался пустой полукруг, и в этом полукруге, на полу, хищно свернулось выдранное с корнем из гнезда «щупальце» с присосками. И еще сильно воняло горелой изоляцией. По всей видимости, Тая включила аппаратуру и лишь затем принялась ее крушить, чем вызвала короткое замыкание.
— Дорогу, товарищи, — раздался напряженный голос Пономарева.
Он обогнул меня и остановился напротив Таи.
— Кто позволил? — спросил он свистящим шепотом. — Вы представляете себе, что натворили?
Пономарев на глазах побагровел и резко кинул в пространство:
— Как она сюда попала?
В полной тишине кто-то весело и нахально сказал:
— Так ведь это же Тая Добрынина.
— Добрынина? Ах, да. Это меняет дело. Ну и что, что Добрынина?
— Она дорабатывала ВИБР, — скучно объяснили рядом.
Нездоровый румянец с Пономарева спал.
— Так, так, дорабатывала, — протянул он, что-то соображая. — Значит, аппаратура неучтенная?
— Значит, неучтенная, — согласился все тот же скучный голос (я узнал Гусейнова).
— Пульт учтенный, но он пострадал мало.
— Безобразие, — сказал Пономарев, как сказал бы на его месте всякий уважающий себя администратор. — Форменное безобразие. Более того хулиганство. На вас, Долгорукова, я подготовлю приказ по станции. И чтоб к приезду комиссии аппаратура функционировала! Вот так.
Он удалился, перед ним нехотя расступались.
— А ведь до смены еще двадцать минут, — вдруг громко сказал Гусейнов.
