– Ты Воздающий, Шебет! – возмутился Каи. – Твоя задача убирать грязь.

– Идти против верховного? Ты безумец! Ни один… никогда…

Хафрай будто подавился, все три его подбородка затряслись.

– А у тебя есть выбор? Если этот князь… этот поборник Единого… если послезавтра его войско войдет в столицу, не дожидаясь выбора преемника – как думаешь, от кого верховный избавится первым? Не от того ли, кто приказывает священным убийцам? Думаешь, он вспомнит, что ты к ним не обращался?

– Но это ни разу не требовалось!

– Ты Воздающий, Шебет, – с нажимом повторил Каи. – Вспомни же об этом. Хоть сейчас. Иначе встретишься с богом раньше, чем думаешь.

В келье вновь воцарилось молчание, только на сей раз оно все тянулось и тянулось. Наконец, Воздающий провел рукой по лицу, словно снимая налипшую паутину.

– Хорошо, – в третий раз произнес он. – Так что ты предлагаешь?

Два дня.

Жрец растерял всякую уверенность, когда черного дерева ворота распахнулись перед паланкином. В храмовых садах бормочут фонтаны, а амбары полны зерна – так легко поверить, что Шакал Пустыни могуч, как и прежде. Город по ту сторону и рад был посмеяться над Каи Серисом.

Воздух над Песьей площадью звенел от голосов проповедников. Как мухи на мертвечину, последователи нового бога слетались к храмам. В просвет меж занавесями Каи видел, что мостовая, как коростой, покрылась серым покровом палаток, дырявых навесов и циновок.

Беженцы.

Иногда жрецу казалось, что это часть огромного заговора. Почему бегущие от голода и межусобиц ищут милости в храмах? Почему они не сидят у дворцовых стен? Нет сомнения, людей сюда привело отчаяние, а не подстрекатели – но нужны ли подстрекатели толпе? Сколько бросятся грабить и убивать, не получив помощи?

– Касса́р? – окликнул жрец капитана. – Скажи слугам, чтоб поторопились. Чем раньше выберемся из выгребной ямы, тем лучше.

Солдат кивнул и тронул коня.

– И передай, чтобы держали себя в руках. Нам не нужны неприятности.

Каи задернул полог и постарался отрешиться от шума.

Не тут-то было. Толпа бурлила и волновалась, как море в сезон дождей. Не удержавшись, жрец вновь прильнул к щели меж складками. Их и впрямь окружало море – серое и грязное. Едва завидев носилки, люди подались вперед и вскоре сомкнулись вокруг солдат. Каи вглядывался в заросшие помятые лица. Один из дервишей гневно закричал – словно собака взвизгнула.

«Проклятые ублюдки! – думал жрец. – Пока мы драли глотки, на кого из сановников поставить, падаль подыскала самое послушное, самое свирепое войско».

В обращенных к нему взглядах Каи читал надежду. Это хорошо, это значит, еще не все потеряно. Шакал поедает падаль и становится сильнее, подумал жрец. То были лишь слова, но они приносили утешение. Носилки закачались – слуги ускорили шаг – и скоро площадь осталась позади.

Паланкин остановился в Старом Городе – районе столицы, где встречаются и старинные дворцы, и засыпанные мусором подворотни. Два дня… Небо было цвета крови и ржавчины. В тихих неподвижных сумерках усадьба казалась пустой.

Она ждала в переднем покое, и в сумерках линии ее тела были еще мягче и еще желаннее.

– Я весь день думал о тебе, – сказал жрец. И понял, что его голос лжет.

Было вино – краснее крови, и была постель – жарче летней ночи. Были смех, наслаждение и бессвязные слова, выдохнутые в порыве страсти.

Наконец Каи оставил ее на подушках, а сам отошел к окну. Из ночи глядели факела и огни. Словно тысячи глаз, которые винят его одни боги знают в чем… Не много ли на сегодня богов?

– Знаешь, Са́тра… – слова не шли на язык, застревали в горле. – Иногда я жалею, что у жреца не может быть жены.

– Никто не запрещает прятать женщину в городе, – она натянула на плечи покрывало и закуталась в него, как в пестрый балахон. – Не запрещает даже прятать детей.

– Ты знаешь?

Каи обернулся, и Сатра негромко рассмеялась.

– Думаешь, я бросаюсь в постель к кому попало? Я разузнала о тебе, что смогла. Разве ты поступил бы иначе?

Купола храмов в ночи как обожженные волдыри. Подсвеченный факелами Район Садов – зеленая язва на теле города.

– Зачем ты принимаешь меня? – спросил жрец.

«Глупец, глупец, – твердил он себе. – Такие женщины не отвечают на вопросы, а такие, как ты, их не задают!» Но сегодня был особенный день, и он продолжил:

– Ради усадьбы? Лошадей, что я подарил? Ради слуг и дорогих тканей?

Сатра фыркнула.

– Ради дома, – ответила она просто и – Каи знал это – честно.

– Боги! По-твоему, это дом? Когда ты ото всех скрываешься? Когда даже слуга немой?

– Он лучше, чем могли предложить другие.

Она встала и пересекла комнату, устроившись возле него в оконной нише.

– Когда ты вынуждена скрывать, кто твой мужчина? – недоверчиво закончил Каи.

– Дом нужен женщине гораздо больше, чем мужчина. Всего немного меньше, чем дети, – Сатра подставила лицо ночному воздуху. Ветер донес преувеличено громкий, наиграно радостный смех.

– Это почти так же сильно, как «дай» и «мое» у ребенка, – она усмехнулась и, бросив взгляд взгляд на любовника, добавила: – Ты так старался меня купить, что это было почти забавно. Еще смешнее, что ты давно меня купил с потрохами.

– Я этого не хотел. Не этого, – проклятый язык. Ну почему он не слушается как раз, когда нужней всего?

– Я знаю, чего ты хотел, – она легонько похлопала его по плечу и оставила Каи, потянувшись за кувшином.

Город в темноте – кладбище душ. Ночь молча и терпеливо ждет рассвета. Утра, когда война станет не «через два дня», а по-простому, без изысков – «завтра».

– Тебе нужно уехать из столицы, – наконец заговорил Каи. – Будут… беспорядки. Я пока не могу сказать всего.

– Думаешь, мне есть куда ехать? – Сатра подняла брови.

– Не важно, куда. Так нужно. В городе начнутся волнения, может случиться, что угодно. Погромы, пожары…

Сатра молчала.

Было вино – краснее крови, и была ссора – жарче летней ночи. Были обвинения и бессвязные слова, брошенные в порыве гнева. И был прощальный поцелуй.

Дань вежливости. Так целуют перстни государей, подумал Каи.

Ее называли золотой царицей и венцом владык. О ней злословили, будто она храмовая шлюха и город пыли.

Грязная и разукрашенная, как дешевая проститутка, столица разлеглась в устье великой реки Ладжа́н. Говорили, во всем мире нет города, чтобы сравниться с ней. Сюда приезжали северяне в остроконечных, отороченных мехом шапках. В столицу съезжались учтивые иноземцы из Закатных царств – с краской на веках и накладными ногтями из бронзы и бирюзы. Хитрые и молчаливые торгаши-южане везли в дар золото и диковинных лесных тварей.

Иль-Аммар вступил в город царей просителем.

Его повозку влекли двенадцать белых быков, укрывавший от солнца полог был усеян жемчугом, и наместник ехал в Красный дворец, сопровождаемый криками толпы. Проситель, жених… Столица схоронила три десятка мужей, и только половина владык умерла своей смертью.

– Скоро вы узнаете, что этот город – сердце Царства.

Наместник едва расслышал спутника. То был Фахи́з, его человек при дворе старого царя, старик всегда выражался цветисто, но иль-Аммар ему прощал. В конце концов, это он привел господина к подножию трона.

Подобно миражу, в жарком мареве дрожали очертания куполов – и ветер с моря нес вонь тухлой рыбы. Из окон вывесили знамена и гирлянды цветов – но над сточными канавами кружили мухи, а копыта поднимали облачка бурой пыли.

– Эти люди – кровь Царства, – продолжил старик. – Помашите им рукой, господин. Скоро вы будете ими править.

Наместник поморщился.

Гулкий рык огромных, как десяток воинов, тамтамов заглушал гомон толпы, но иль-Аммару чудилось, что вперемешку с приветствиями он слышит проклятия. Каждое утро в трущобах находили заколотые, зарубленные, растерзанные тела, и единственной их виной были слова против Единого бога.