– Кажется, меня встречают не слишком радостно…

– Они отчаялись, – мягко заверил царедворец. – С тех пор, как владыка погиб, каждый князь норовит урвать кусок получше. Беженцы стекаются со всего Царства, они всем сердцем ждут нового царя, но люди напуганы и растеряны.

Наместник вынудил себя улыбнуться и поднял руку в приветствии. Толпа взвыла, ее протяжный вой заглушил слова старика.

– Я видел, о чем ты говоришь, Фахи́з, – кивнул иль-Аммар. – Возле Та́бры не осталось ни одной уцелевшей деревни, дороги полны крестьян. Они бегут, как муравьи…

– Столица последний островок мира в наши страшные дни, – подтвердил спутник.

Наместник отвернулся, внимание его привлекло волнение среди горожан. Внезапно вся многоглавая бестия, все грязное тысячеликое чудище подалось вперед, легко, как игрушки, разметав цепь воинов.

Иль-Аммар хотел сделать знак охранникам, но в последний миг старик удержал его.

– Слушайте, господин! Они радуются… они приветствуют вас!

Наместник прислушался – сквозь рев действительно прорывались крики «Слава!». Там, где толпа выплеснулась на расчищенную мостовую, десятки рук тянулись, чтобы хоть на мгновение коснуться резной повозки.

– Протяните им руку, господин! Они никогда не забудут прикосновение царя!

От волнения Фахиз так сильно сжал ладонь наместника, что тот скрипнул зубами.

Что-то не так. Неправильно. Недоброе предчувствие распрямилось, встало во весь рост… иль-Аммару казалось, что купола в душном воздухе и те задрожали сильнее – будто столица смеется над незадачливым ухажером.

Перегнувшись через витой подлокотник, иль-Аммар опустил руку вниз, почти касаясь протянутых ладоней.

Боль ударила в спину жгучим хлыстом, заскрежетала по ребрам стальным лезвием. Наместник закричал, но из горла вырвалось клокотание напополам с пеной. Он еще видел, как солдаты бросились к господину, как забился в дальний угол повозки Фахиз. Знамя с пурпурной башней покачнулось и мазнуло наместника по лицу.

А больше он не видел ничего.

Наутро город опустел. Вымер. Ни звука, ни встречного, ни даже бродячего пса – словно звери и те высыпали на Дорогу Царей поглазеть на иль-Аммара. Это устраивало Каи. На Старый Город опустилась тишина, лишь отдаленный рык тамтамов нарушал безмолвие.

«Как тяжелую ношу несложно опустить…» – подобно молитве повторял жрец.

Последний день. Если не решится сегодня, войско узурпатора войдет в город, и тогда… лучше не думать, что тогда будет! Самое меньшее, все они превратятся в изгнанников, каждый храм в городе станет домом нового бога.

Жрец не торопился. Огромный гонг в храме Ата́мы, владыки времени, прозвонит два, а то и три раза, пока иль-Аммар доберется до дворца. Там – если все пойдет, как должно – верховный будет отрезан от своих людей. Когда войско узурпатора подступит…

Каи не закончил рассуждения.

Сперва послышался далекий шум, потом тамтамы пропустили удар и вовсе смокли. В наступившей тишине гул перерос в голодный рев. Ну точно рык пустынного льва.

Кобыла всхрапнула, когда жрец ударил ее пятками. Холодный комок страха зашевелился внизу живота. Сердце колотилось словно бы в основании горла.

Они встретились на базарной площади, под потемневшими стенами палаты писарей – всадник и группа оборванных голодных беженцев. Мимо Каи бежали женщины и дети, спеша укрыться по домам. Некоторые мужчины сопровождали их, но гораздо больше выламывали палки из купеческих навесов и высаживали двери здания, где писцы Царя Царей скрепляют сделки.

Около дюжины обернулись к жрецу, но тот не стал дожидаться, пока налетчики сообразят, кто он. Пришпорив лошадь, он ворвался в лабиринт навесов и палаток, заставив кобылу петлять меж бочками, ящиками и грудами корзин.

Над площадью раздались крики «Аса́м!» – Единый – но вскоре потонули в гневном вое, что требовал денег, зерна и хлеба.

– Они прячут еду! – кричал один. – Они всё прячут!

– Хлеб! – ревел другой. – Ищите зерно и хлеб!

Десятки голосов подхватили его призыв: какие боги, когда поклонения требует владыка голод?

В закутке за тюками ткани Каи остановился. Что бы ни случилось на Дороге Царей, прорываться туда сродни самоубийству. Кобылка Сатры тяжело дышала, роняя хлопья пены. Оставлять ее при себе еще большая глупость.

Жрец уже слышал треск ткани и стук перевернутых корзин – должно быть, толпа добралась и до базара. Хлопнув лошадь по крупу, он начал сдирать неподатливые кольца и браслеты. Мало быть пешим, когда все в тебе выдает жреца… Каи вдруг задохнулся от ужаса. Все тщетно! Любой узнает его по бритой голове и татуировке на лбу.

Он кромсал шелка и хлопок ритуальным ножом, когда в убежище ворвался ражий детина с выломанным из мостовой куском мозаики. Мгновение они смотрели друг на друга, как на вставших из погребального костра духов.

Каи первым бросился на противника, ударил затылком в грудь, повалил наземь. Краем глаза он видел, как царапают по пыли скрюченные пальцы, как отошла назад сжимавшая камень рука…

Времени на размышления не было. Каи просто вцепился громиле в горло: как зверь, как собака… Как шакал. Укусил со всей силы, рванул… Горячая отвратительная влага заволокла рот, в лицо ему прянуло вонью.

Наверное, жрец потерял сознание – потому что, когда он приподнялся, крики стали громче, а в окнах палаты писарей занялся огонь. По площади рыскала уже не одна группа бедняков.

Стараясь не смотреть на тело, жрец оглядел себя с головы до ног. Теперь никто не покусится на дорогую одежду: вся его грудь была залита кровью, подол покрылся пылью, а плетеный пояс порвался. Оставалось найти платок прикрыть бритую голову – но в распоряжении Каи весь рынок. И нож… слава богам, хоть он не потерялся.

Когда жрец выглянул из-за крайнего навеса, на площади почти никого не осталось. Налетчики отправились на поиски новой добычи, лишь старики да калеки перебирали, что оставила после себя толпа.

«Я выгляжу точь-в-точь как они», – сказал себе жрец. И все же потребовалась пара глубоких вдохов, чтобы покинуть укрытие.

Дом писцов стоял пустым и разграбленным. Одна из створок осталась на месте, другая криво повисла на покореженном косяке. Окна, с которых сорвали резные ставни, таращились зияющими провалами.

Каи пересекал площадь, когда заметил несколько фигур, что отделились от торговых рядов. Жрец обернулся. Пятеро. В серых рубахах, с короткими увесистыми дубинами – ничем не примечательные с виду.

«Им нет дела до меня, – твердил Каи. – Они ищут добычу. Зачем им грязный перепуганный горожанин?» Но все же он ускорил шаг – и оборванцы поспешили следом.

Жрец вбежал во дворик и попытался водворить на место створку ворот, когда услышал за спиной шум. Он обернулся вовремя, чтобы заметить еще троих, выбежавших из палаты писарей.

Испугаться Каи не успел. Он бросился в обход здания, в узкий проулок меж домом и оградой. Сандалии громко шлепали по пяткам, дыхание рвалось из груди – но преследователи не отставали.

Первый поворот, второй… вот-вот появится задняя калитка, а за ней квартал ремесленников. Уж как-нибудь он затеряется среди бесчисленных мастерских.

Но вместо калитки показался тупик – и пересохшая сточная канава ныряла в дыру под оградой. Когда жрец обернулся, перед глазами мелькнуло окованное дерево. А потом вселенная вспыхнула радужными брызгами.

Первым в беспамятство явился холод и следом за ним, рука об руку – страх. Повернув голову, Каи глухо застонал. Затылок отозвался тупой болью.

– Желтый бог воплотился в тебе, Каи Серис! – послышался дребезжащий и полный насмешки голос.

Жрец открыл глаза, но увидел лишь силуэт и свет за спиной говорившего. Тусклый огонек причинял боль, так что Каи вновь зажмурился. Против воли с губ его сорвался новый стон.

– Это все, что ты можешь сказать, Первый Распорядитель? – Се́иду Рамма́к, верховный жрец Шакала, встал. Каи слышал, как шуршит ткань, как стукнул поставец. То верховный переставил масляную плошку подальше. – У пламенного борца должно быть, что сказать.