– Это неправда.

Уже скрывшись за дверью, она выкрикнула:

– Не веришь, спроси его сам.

Пытаясь представить себе Шарлотту и Роберта, голых, трахающихся, он услышал, как она пробормотала:

– Дерьмо такое.

Потом последовал глухой стук, шум падающих вниз вещей, звон скатившейся бутылки, испуганный вопль и тяжелый удар. И все затихло.

Через три секунды он уже был внизу. Она лежала на кафельном полу в странной, скорбной позе. Левая рука с обручальным кольцом почти касалась томика Сенеки, задержавшегося на третьей ступеньке. Другая рука пряталась под скрючившимся телом. Ноги согнуты в коленях, как будто Шарлотта только что сидела на корточках да так и упала. Голова вывернута в сторону, лоб касался пола. Из открытого рта свисала нитка слюны, оборвавшейся, когда Йон попытался придать голове жены более удобное положение.

– Шарлотта! Шарлотта, ты слышишь меня? – Он прижал пальцы к ее шее, но не нащупал пульса. Выпрямившись, он замер, не зная, как следует поступить.

Телефон. Нужно позвонить куда-нибудь! Врачу Шарлотты звонить сейчас бесполезно, нужно вызвать «неотложку». На базе трубки не оказалось. Йон лихорадочно прикинул, где Шарлотта могла оставить ее вчера вечером, после болтовни с подругой. Скорей всего наверху, в спальне. Чтобы шагнуть на лестницу, пришлось переступить через жену; при этом ее рука с обручальным кольцом соскользнула на вторую ступеньку. Йон нагнулся и дотронулся до Шарлотты.

– Сейчас я вернусь. Вот только вызову врача. – Выпрямляясь, он уловил краем глаза движение за окном, возле входной двери, чью-то тень. На мгновение он остановился, ничего не понимая. Кто там, неужели врач? Может, он уже вызвал врача и не помнит об этом из-за шока? Он подбежал к двери и распахнул ее.

– Здрасьте, – буркнул Тимо Фосс и протянул Йону листок бумаги формата А-4, скорей красный, чем черный. Пресловутая работа по латыни. – Я вот, хочу сдать, – сообщил он. Его уши закрывали наушники си-ди плеера.

– У тебя мобильный с собой?

– А что?

– Несчастный случай. Набери «сто десять», быстрей. – Йон оставил его и бросился назад, к Шарлотте. Он не понял, шевелилась ли она за это время. – Врач сейчас приедет. Все будет хорошо, – шепнул он. За его спиной раздался легкий шорох кнопок мобильного телефона.

– Что я должен сообщить? – осведомился Тимо.

– Она упала, – ответил Йон. – Вниз с лестницы, ты же сам видишь. Да спроси их, что мне нужно делать в первую очередь, как ей помочь. Нет, дайка я сам поговорю. – Он нетерпеливо протянул руку за трубкой.

Тимо сначала положил свою работу по латыни на столик красного дерева рядом с газетой «Гамбургер Абендблатт», потом протянул Йону мобильный телефон.

В полиции пообещали немедленно прислать врача. До его приезда Йону велели ни в коем случае не шевелить пострадавшую. Если поврежден позвоночник, любое неправильное движение может оказаться роковым.

Тимо сунул мобильник в чехол, не отрывая глаз от Шарлотты.

– Ну… значит… я пошел… – пробормотал он.

Что хуже – остаться наедине с Шарлоттой или находиться в обществе этого паршивца?

– Ты можешь побыть здесь еще немного? – попросил он. – Пока не приедет врач?

– Если хотите.

Надо же так случиться, что из всех школьников свидетелем катастрофы стал именно этот мальчишка! Уже давно он возглавлял список самых отпетых негодяев, который мысленно вел Йон. Его всегда раздражала наглость парня и его демонстративное равнодушие к латыни. По всем прочим предметам у него была посредственная успеваемость, но по его предмету почти всегда «плохо», а в седьмом классе даже «очень плохо», из-за чего он и остался тогда на второй год. Но после этого так ничему и не научился – при словарных опросах, с которых Йон начинал каждый свой урок, Тимо практически никогда не знал ни одного слова. И даже не давал себе труда выслушать подсказки, которые шептал его закадычный дружок Лука делла Мура. Обычно он просто лениво глядел на Йона и пожимал плечами. Йон мстил ему, спрашивая чаще других.

Тимо молча обвел глазами лестницу, усеянную книгами и бумагами. У него были яркие темные глаза и светлые волосы, их он унаследовал от матери. Как-то Шарлотта заявила, что фрау Фосс точно не настоящая блондинка, что такой цвет волос никак не возможен при темно-карих глазах. Типичное для нее замечание, она подсознательно не доверяла ни одной привлекательной женщине. Вероятно, в самом деле жила в постоянном страхе, что он изменяет ей. Неужели не понимала, что как раз ее опасения и неуверенность в себе и влекут его к другим? К Эвелин и всем остальным?

Тимо задумчиво прикусил нижнюю губу; его взгляд остановился на разбитом мобильнике Йона.

– У моей жены тут случился нервный срыв, – пробормотал Йон. – Как видишь, она даже повыбрасывала вещи из моего кабинета. При этом споткнулась. Стала спускаться вниз и запнулась о какой-то из тех предметов, которые сама же и выбросила. – Он посмотрел на часы. – Где же этот чертов врач?

Оставив мальчишку у двери, он нервно прошел в кухню, снова пересек прихожую, нырнул в гостиную. Выглянул в сад. Буквально в последние теплые дни расцвели подснежники и белоцветники, белый ковер протянулся вдоль живой изгороди до плодовых деревьев, голые ветви которых четким узором вырисовывались на сияющей голубизне неба. Допустим, Шарлотта повредила позвоночник и останется парализованной до конца дней. Не сможет жить без чужой помощи, будет прикована к инвалидному креслу. Не сможет говорить, самостоятельно есть или контролировать свой кишечник.

В таком случае он не имеет права ее оставить. Но, может, ее травмы не настолько серьезны; может, ему повезет и она скоро поправится. Тогда он получит возможность уйти от нее. Не сразу, конечно, а через некоторое время.

– Вроде, приехали. – Голос Тимо вырвал его из раздумий. – Сейчас я приведу их сюда.

Йон дождался, когда Тимо вышел, шагнул к лестнице и, не отводя взгляда от головы жены, поднял со ступеньки распахнутого Сенеку с помятыми страницами. Не обязательно, чтобы приехавшие увидели рядом с Шарлоттой книгу с латинским названием.

– Шарлотта? – прошептал он.

Она не пошевелилась.

Он отнес книгу в зимний сад. Его взгляд упал на раскрывшуюся при падении страницу. «Exigua pars est vitae quae vivimus. Ceterum quidem omne spatium non vitae sed tempus est. – Лишь малую часть жизни мы действительно живем. Все остальное – не жизнь, а просто время».

Как точно эти слова описывают его ситуацию! До сих пор в его жизни было лишь время, чистое, бесполезное время. Только с третьего февраля началась его собственная жизнь. С Юлией. В день его рождения.

Когда он услыхал, как врач пробормотал «перелом основания черепа», а один из полицейских сказал вполголоса «значит, экзитус», в его сознании зашевелились основные формы глагола «exire» – «exeo, exii, exitum», не далее как вчера он устраивал опрос по ним в восьмом «б». В глаза лезли абсолютно второстепенные мелочи: белые резиновые перчатки врача, обтрепанный край его куртки, пузырьки герпеса на верхней губе одного из санитаров, шарнир складных носилок, которые санитары разложили возле столика красного дерева.

Врач, мужчина за сорок с необычайно тихим голосом, рыжими волосами, собранными в хвост, и бесчисленными веснушками на бледном лице, пошептался с полицейским, крупным и широкоплечим, с короткими седыми волосами, в роговых очках. По приезде он представился как старший лейтенант Шталь. Крутя в руках форменную фуражку, он подошел к Йону:

– Господин Эверманн? Приношу мои соболезнования. Я сообщу коллегам из «крипо».

– Из криминальной полиции? – удивился Йон. – Зачем?

– Таковы правила в случаях с летальным исходом, – ответил Шталь. – Но мы в любом случае останемся с вами до прибытия коллег.

Санитары опять сложили носилки и вынесли их из дома. Врач закрыл свою сумку и протянул руку Йону.

– Может, вам что-нибудь оставить? – еле слышно осведомился он. – Успокоительное?