– Надрать бы тебе, сама знаешь что! – раздался тихий голос прямо у уха, настолько рядом, что даже волосы колыхнулись от близкого дыхания.

Глаша вздрогнула и схватилась за сердце.

– Толик! Разве можно так пугать людей! – сдавленным голосом проговорила она.

– А разве можно всегда поступать назло?

– Я не назло. Мне действительно, очень нужен этот альбом. – С мольбой в голосе ответила Глафира.

– Ты забрала его, наконец?

– Нет. Я не дошла до нашего зала.

– Что же тебе помешало?

– Идем, покажу….

– Идем, пока я не лопнул от злости!

Они двинулись к Усадьбе.

– Я не слышала, как ты подошел! – После недолгого молчания сказала Глаша, стараясь не споткнуться об строительный мусор.

– Это не беда! Главное, я подошел вовремя, что бы поглядеть на то место, которое специально для тебя мёдом обмазали.

– Если бы мёдом…. – вздохнула Глаша.

– Разберемся! – буркнул Толик.

– Где твой бессменный Макар?

– Груш объелся. – То ли в шутку, то ли всерьез ответил участковый уполномоченный. И тут же ревниво добавил. – А что?

– Ничего особенного! Просто жду, когда ты спросишь – как я в дом попала без ключей.

Толик раздраженно засвистел носом, потом все же спросил:

– Ну и как?

– А вот, полюбуйся!

Они подошли к длинным окнам танцевального зала. Глаша подвела участкового уполномоченного к крайнему из них и ткнула пальцем.

Толик уставился на пустую, без стекла раму. Крест – накрест от нежданных посетителей ее перекрывала узкая длинная клеенчатая лента с красными восклицательными знаками и с периодически расположенной между ними надписью «полиция гор. Скучный».

– Гениально! – обреченно вздохнул Толик.

– Пошли! – тихонько засмеялась Глафира и быстро проскользнула внутрь дома под колышущейся на сквозняке лентой.

– Ну-ка стой! – Кряхтел сзади плотный, как дыня, Толик. – Я не могу так быстро!

– А ты втяни всё в себя!

– Я не могу всё в себя!! Анатомические особенности мужского организма….

– Пирожков надо меньше есть. – Перебила его Глаша, – Тогда и анатомические особенности будут легче проходить в узкие места.

– Понимала бы чего! – Не обиделся Толик. Он, наконец, ввалился в зал, отряхнул рубашку и брюки, и вернул лицу официальное выражение: – Ну! Показывай!

– Иди за мной! И не шуми! А то в следующий раз не позову!

– Ой, все-таки пора тебя воспитывать… – Проворчал Толик, стараясь ни обо что не стукнуться и не упасть в темноте.

Они поднялись на второй этаж и повернули направо – в широкий длинный коридор с множеством двустворчатых дверей.

– Вот так я шла полчаса назад, чтобы забрать альбом. – Рассказывала Глаша.

– Ты в темноте видишь, как кошка? – Поинтересовался Толик, вцепившись ей в рукав.

– Да. А ты не знал? Так вот, иду я себе, никого не трогаю…. Прохожу мимо комнаты с красными обоями, в которой днем появилась, а потом исчезла кровь! – Глаша указала рукой на открытое помещение.

– Так.

– Заметь, я прохожу мимо, потому что наш зал еще только через две двери….

– Я запоминаю! Давай дальше.

– А давать уже нечего. Потому что мы уже на месте!

Они остановились у входа в Готический зал. Глафира толкнула створки двери, и они бесшумно раскрылись.

– Это первая странность. – Прошептала Глаша. – Потому что в зале оставлен реквизит для съемок. Его заперли очень тщательно. А теперь….

– А теперь его так же тщательно вскрыли! – Так же шепотом продолжил участковый уполномоченный. – И что дальше? Что-то пропало?

– Не думаю. Скорее, появилось кое-что лишнее.

– Что?

– Подойди к роялю. Только аккуратнее – запачкаешься!

Толик сделал шаг в комнату. Подождал, когда глаза привыкнут к неяркому свету Луны и внимательно осмотрелся.

Потом качнулся к музыкальному инструменту, вгляделся в него пристально и ошарашено отшатнулся назад:

– Это что еще за реквизит к шоколаду? Что за шуточки на вверенном мне участке?

Домой Глаша вернулась ближе к часу ночи. Но спать не хотелось, после потрясений дня сон не шел.

Но нужно было обязательно отдохнуть. Завтрашний день обещал быть трудным. Да и подняться предстояло рано.

Толик, обнаружив кровь в Готическом зале, тут же хотел вызвать ребят из отделения и «разобраться, кто тут веселиться не по уставу». С большим трудом удалось его уговорить отставить все так, как есть. После двадцатиминутных препирательств, Толик сдался. Он согласился с тем доводом, что этот кровавый натюрморт предназначался уж никак ни для участкового – а для кого-то из компании «Шоколеди». Вот на их-то реакцию и нужно было бы поглядеть завтра утром. Может быть, они смогут как-то объяснить цепь странных событий, произошедших в Усадьбе. Участковый уполномоченный вызвал по телефону пару «хороших ребят» и усадил их в доме, незаметно наблюдать за обстановкой.

После этого Толик и Глафира тихонько исчезли из особняка, договорившись встретиться в половине девятого утра рядом с разбитым окном танцевального зала.

И вот теперь Глаша беспокойно ворочалась под одеялом на своей непомерно большой старинной кровати, с четырьмя толстенными резными столбами, поддерживающими узорный темный балдахин с золотой бахромой и кистями. Беспокойство хозяйки очень мешало спать трем коричневым, в черную полоску, кошкам, которые сытно поужинали и в течении дня нервных потрясений не имели. Они недовольно жмурились на Глафиру с разных концов кровати.

– Убирайтесь вон! – Предложила им Глаша и для вящей убедительности дернула ногой.

Однако, привыкшие за долгие годы совместной жизни ко всему, кошки томно потянулись и перевернулись на другой бок. Их хозяйка благоразумно поступила так же, но желаемого результата не достигла. Одеяло и подушка начали нестерпимо жечь ее.

Не выдержав этого жжения, Глафира поднялась и перебралась в широкое кресло. Залезла в него с ногами и достала из-под подушки два серых конверта с письмами, зачитанных до дыр и выученных наизусть.

Вообще-то, всего писем должно было быть три, но….

Первое пришло через десять дней после отъезда Даниила, и было скорее коротким, чем длинным.

Глаша развернула письмо и прочитала в сотый раз, хотя вполне могла бы просто закрыть глаза и вспомнить его со всеми помарками и сгибами.

«Добрый вечер, душа моя!

Сейчас точно вечер – ты вернулась из мастерской немного уставшая, задумчивая, пахнущая ладаном и воском. Прошла на кухню, накормила трех своих кошек и долго глядела в окно на Верхнюю улицу, на крышу Усадьбы. Потом позвонила бабушке и говорила с ней несколько минут. И только после этого ты вспомнила про такой ненужный в век «электронного диалога» старый громоздкий почтовый ящик. Изредка в него, тем не менее, бросают рекламные проспекты и газеты.

Я зажмуриваюсь и вижу, как ты подходишь нему, вынимаешь бумажный мусор и среди цветных картинок находишь мой серый конверт. Ты сразу понимаешь от кого это письмо, не глядя на адрес и штемпель. Твое бледное лицо остается спокойным, но в глазах появляются две больших блестящих Луны – я видел их той ночью, на кладбище (помнишь?).

В Москве почти ночь, я один на этаже, в своем полутемном кабинете. Работы не много, просто мой организм категорически против возвращения домой.

Я хотел позвонить тебе. Но, держа трубку в руке, понял, что мы ничего не сможем сказать друг другу – будем просто молчать, или, что еще хуже, вежливо обсуждать какие-нибудь пустяки. Электронная почта тоже не внушает мне доверия.

Поэтому я включил настольную лампу, взял лист белой бумаги, ручку и написал крупно: «Добрый вечер, душа моя!» и стало легче….

Собственно, на этом можно и заканчивать. Ты и так все прочтешь между строк.

Добавлю только, что душой я так и остался в Скучном. В мыслях я брожу с тобой по Тополиной аллее, а во сне сижу у костра в старых развалинах, на поросшем ивами холме. Долго ли я смогу терпеть это состояние?