Есеней охотно поддерживал беседу с акынами, расспрашивал о жизни их аулов, шутил, а потом пригласил – он хотел бы видеть их в своем доме, он устроит той, а когда – Улпан им скажет.
Улпан была рада – Есеней поправился, сам приехал в дом Мусрепа, он весел, оживлен. А теперь и в их доме сядут на почетные места акыны и певцы, которых бог одарил умением – подбирать слова так, чтобы выразить самые сокровенные мысли и чувства, и сопровождать эти слова прекрасными звуками.
Шынар не вставала, а Бикен и Гаухар были молоды, а потому Улпан пришлось принять обязанности хозяйки. Пока мужчины разговаривали, она вернулась к Шынар:
– Послушай, лежебока… Что у тебя там найдется в шошале, надо все заложить в котел.
– Пойди и скажи нашим… Сама за всем проследи. Если ты чем-нибудь не угодишь акынам, если хоть одну насмешку от них услышу, я душу из тебя выну!
– Можно подумать – я хуже тебя знаю, как принять гостей!
В шошале Жаниша жарила в кипящем сале баурсаки, а мать Шынар ручным жерновом молола пшеницу.
– Ойбай, апа… Давай я сяду к жернову, а сама начинай варить. Акыны приехали, певцы…
– Е-е, Акнаржан… Я… Знаешь… Для гостей ничего не пожалеем. И твой агай поехал в село, в лавку, с пустыми руками не вернется ведь…
– Если так, я и себе смелю муки на один хлебец, – нерешительно сказала Улпан и с силой принялась крутить жернов.
Она оставалась в шошале, помогала им, пока не был приготовлен ужин.
После чая в гостевой комнате нестройно зазвучали струны – акыны настраивали домбры.
Шарке-сал сегодня впервые увидел Есенея, какого раньше не знал – куда подевались его строгость, неулыбчивость, равнодушие к песне и домбре?.. Сидит как равный с равными, и арке-сал, что чувствовал, то и спел:
– Акын тебе привет передает
привет акына – его щедрый дар!
О, Есеней!.. Весна растопит лед,
а имя у весны – Акнар…
Она согнуть сумела меч булатный,
согнуть – не поломав…
Шарке сказал и слова не возьмет обратно!
Надо было отвечать:
– Ваша женеше жива-здорова, – улыбнулся Есеней. – Сами видели… А сейчас она топит печь, выносит золу из этого дома. – Он нисколько не рассердился, что Шарке, назвав Улпан весной, задел его самого, – и лед в душе у него растаял, булатный меч сумели согнуть красивые и сильные руки Улпан…
Но Шарке-сал еще не кончил:
– Кто не слыхал о нашей женеше?..
О красоте ее, о ласковой душе?
То сам аллах – не поздно и не рано —
Послал ее на счастье всем сибанам.
И снова заговорил Есеней:
– Из твоих слов, Шарке-сал, и в самом деле ни одного нельзя взять обратно. Все это – верные слова. Во многих бедствиях сибанов я был виноват. А сейчас у каждого – и жилье есть, и скот, за свой труд они получают плату… Пусть помянут добрым словом Улпан!
Акыны попросили у Есенея разрешения – отлучиться, поздравить Шынар. Они дружили с Мусрепом, бывали в его доме, и его жена не была для них посторонней.
В ее комнате руки слепого Тогжана коснулись струн.
– Как солнце и луна – две женщины сибанов.
Акнар… Шынар…
Как яркие цветы!
Шынар, я слышал, что красива ты,
судьбой Мусрепа, счастьем стала ты,
и пусть ваш сын – дорогой караванов —
пройдет без горя и без суеты.
Шынар застенчиво сказала:
– Тогжан-ага… да сбудутся ваши пожелания… У меня поверх одеяла лежит халат. Я бы сама накинула вам на плечи, но мне вставать нельзя. Возьмите сами…
Она сделала движение – сдвинула халат, подаренный Есенеем, и Тогжан осторожно подошел на звук ее голоса, ощупью поднял халат и накинул на плечи.
– Сейчас я жалею, что я не простой бедняк из рода сибанов, а акын из рода атыгай… Ведь говорят же, что ваши сородичи теперь всегда в состоянии налить гостям кесе кумыса!
Наверное, трудно приходилось в жизни старому слепому акыну, и невольно прорвалась у него жалоба, голос прозвучал печально, но он дальше ничего не стал говорить о себе, он снова обратился к Шынар:
– Шынаржан, я хочу сказать, что старую тощую лошадь никто не покрывает шелковой попоной. Ты оказала мне уважение, подарила халат… Я оказал тебе уважение и принял подарок. Но ты сама носи, носи на счастье… – И халат снова лег поверх одеяла.
Когда домой вернулся Мусреп, Тогжан-ага пел «Кыз-Жибек», о ее любви и страданиях, о стойкости и верности… Мусреп поздоровался со всеми, а потом сказал:
– Продолжай, Тогжан, продолжай, не обращай на меня внимания… – И поспешил к Шынар.
Она озабоченно спросила:
– Ты привез что-нибудь? Акыны собрались…
– Ты не беспокойся, почтенная мать семейства! Я же заранее знал, что мимо нашего дома они не проедут. Все есть… И вообще акыны – удачливый народ, разве ты не знаешь…
К гостям он вернулся с двумя большими ножами в руках.
– С голоду умереть не хотите?
– Не хотим…
– Пусть двое из вас выйдут, Асреп ждет во дворе. И ножи возьмите.
Дастан о судьбе девушки по имени Жибек исполнялся на земле кереев в том виде, в каком его оставил Сегиз-серэ. Мустафа был сыном Сегиза, он часто сопровождал отца, и сейчас по просьбе Тогжана поправлял неточные места. Теперь же он взял нож и вышел. И Тогжан замолк до его возвращения.
Есеней начал подшучивать:
– Мусреп… Не успели гости посидеть за твоим дастарханом, а ты гонишь их на двор. Даже не дал сказать добрые пожелания твоему сыну.
– А мне этот мальчишка не очень-то нравится…
– Почему?..
– Голова – с казан! Не будет ли он похож на тебя? Не зря, думаю я, ты дружишь с Шынар. Улпан, наверное, права.
– Ну, придумал!
– Нет, я правду говорю. А никаких других забот у меня нет. Какие заботы? Табунов у меня нет, как пройдет зимовка, мне беспокоиться нечего.
– Как вы можете дружить с таким человеком, скажите мне! – обратился Есеней за поддержкой к акынам.
Но тем хотелось и дальше послушать шутки близких людей, и они вмешиваться в разговор не стали.
– Так ты меня поздравляешь? – сказал Мусреп.
– Что ж, если у твоего сына большая голова – пусть он вырастет умным. Пусть пользуется уважением близких и почетом у дальних. Пусть не ищет мелких ссор и тяжб, а слушает прекрасные песни, и сам сочиняет песни, как Сегиз-серэ. Аллаху акбар!.. – Есеней ладонями провел по лицу, склонив голову.
– Пусть сбудутся твои пожелания, – растроганно сказал Мусреп. – Бог даст, и твоя Акнар месяцев через восемь родит тебе сына, похожего на тебя.
Услышав, что Улпан ждет ребенка, акыны шумно, на разные голоса, выразили добрые пожелания, пообещали приехать на той к Есенею.
Мустафа, помогавший во дворе Асрепу, вернулся в гостевую комнату, и Тогжан взялся за домбру и продолжил «Кыз-Жибек»… До конца. А когда отзвучали слова и стихли струны, акын настороженно ждал, что скажут слушатели.
Первым сказал Мусреп:
– Тогжан, ты хорошо спел, но когда было, чтобы ты пел плохо?.. А вот по сравнению с прошлым годом, когда я в последний раз тебя слышал, ты внес много поправок.
– Это не меня надо хвалить, – признался Тогжан, – Мустафа помог мне, он запомнил отцовское исполнение.
Мустафа от похвалы покраснел и начал даже оправдываться:
– Тогжан-агай преувеличивает мою заслугу… Что – я?.. Пою пока несложные песни, любовные. Правда, может, что-то и осталось в памяти – как отец пел… Другого богатства у меня нет.
Не приходилось акынам раньше слышать, что думает об их мастерстве Есеней, но на этот раз и он захотел выразить свое мнение:
– Тогжан, почему ты поешь, что Жибек – дочь хана? Разве только в этом заключается ее благородство? Разве не мог ее отцом быть обычный простолюдин? Средний жуз, Младший жуз – с древних времен соседствуют на одной земле. Но от сыновей Джучи не было у нас хана по имени Сырлыбай. А еще смотри… Когда было, чтобы хан свою дочь отдал человеку не ханской крови? Значит, и возлюбленный Жибек – Толеген, тоже должен быть сыном хана. Вот, взгляни на Мусрепа, на этого чернобородого! Уж он-то на Тулегена ни красотой, ни благородством не смахивает. Зато Шынар его, та, что лежит в соседней комнате с сыном, – чем она хуже Жибек?..
