Чуть слышно вздохнул Круч, вероятно, в очередной раз переживая и свой выбор. Столь для него сложный, на самом деле, давшийся ему с таким трудом. Ведь Круч до последнего мига не мог выбрать печищу в кою желал вступить. Печищу Димургов или Атефов. Он до последнего колебался… За все прожитые человеческие жизни он ни разу, ни видел подле себя никого кроме Атефов и был тем вельми удручен. Со всем тем продолжал трепетно любить Першего, и когда увидел последнего на Коло Жизни, кажется, забыл обо всем, что его связывало с Асилом. Круч до сих пор беспокоился по поводу своего выбора, и то, несмотря на объяснения Асила и Першего, несмотря на поддержку обоих. Он и ноне не был уверен, что вступил в ту печищу, в которую желал. Словно, тогда на Коло Жизни его поступь кто-то нарочно направил в другую сторону… Хотя нельзя сказать, что Круч не любил Асила или кого из Атефов… любил… был привязан и зависим.

Гулко крякнула Отеть… она так всегда делала, когда хотела обратить на себя внимание, впрочем, Асил по исторгнутому звуку уже ведал, что сейчас она начнет ему жестикулировать. Потому вместо того, чтобы на нее глядеть старший Атеф нежно приобнял младшего сына и ласково молвил:

– Малецык… любезность моя. Мне надобно отправится в Галактику Крепь. А тебе поколь придется побыть на маковке подле Отца. Я отбуду ненадолго… Всего-навсе проверю, что там и вернусь. Все равно, без согласования с Першим, ничего делать нельзя. Хорошо?

Есислава с трудом разлепила очи так, словно на них склеились не только реснички, но и сами веки, и с удивлением уставилась в богато украшенный ярким узорчьем, а по углам цветными изразцами свод, совмещающих в себе не только пышные соцветия, но и сочные плоды. Она еще мгновение медлила, степенно обретая себя, а после, резко дернувшись, приподняла голову с подушки и огляделась. Большая комната, где стены были убраны золотым шелком, имела два квадратных окна, а поместившееся посреди широкое деревянное ложе, инкрустированное желтым крупным янтарем, явственно свидетельствовало, что это не детинец, как в первое мгновение показалось Еси. Торопливо поднялся с узкого плетеного кресла и шагнул к ложу Житоваб, знахарь сменивший на посту старого Радея Видящего. Высокий, плечистый мужчина с очень светлым лицом, серыми глазами и пшенично-кудрый, вместе с иными бывший на летучем корабле.

– Житоваб, – чуть слышно дыхнула девушка, не веря своим глазам и боясь им вообще поверить. – Ты жив?

– Тише… тише, ваша ясность, – ласково прозвучал баритональный голос знахаря, и он бережно придержал голову юницы, дрогнувшую в шею, со всей заботливостью возложив ее на подушку. – Не надобно только тревожиться. Вы еще слишком слабы… нужен покой.

– Ты жив? – едва шевельнувшись, проронила Есинька и тело ее надрывно сотряслось, вроде страшась услышать итак очевидное. – А Липоксай Ягы?

– Если вы успокоитесь, и будете молчать, ваша ясность, – мягко молвил Житоваб и тотчас прикрыл дланью уста девушке, не позволяя тем самым говорить. – Я вам отвечу, только прошу вас, не тревожьтесь. Его святость вещун Липоксай Ягы жив… Как и все, кто был на летучем корабле, поколь вы с него не упали. – Крупные капли слез выскочили из глаз юницы, и, юркнув на щеки, лениво потекли вниз. – Ваша ясность, – с теплотой дополнил знахарь, утирая щеки Еси мягким ручником. – Прошу вас не плачьте, а то я не позволю поколь вам увидеть его святость, а сызнова напою драголюбовым отваром и вы уснете. И тем самым вельми опечалю вещуна Липоксай Ягы, оно как его святость ожидал вашего пробуждения, желая прижать вас к себе… Прошу вас, успокойтесь.

Есислава малозаметно кивнула, и глубоко вздохнув, на чуть-чуть сомкнула очи, стараясь тем снять объявшее ее плоть волнение. Житоваб заботливо утер лоб юнице, на котором проступил малым бусенцом пот, и, убрав длань от губ, принялся прощупывать пульс на левом ее запястье. Девушка тотчас открыла глаза, и, узрев улыбку на губах знахаря, и сама засияла, только, кажется, сейчас осознав, что всепоглощающую боль, мучения и горечь оставила позади. Ноне Крушец никак не подавал о себе знать, а в голове хоть и ощущалось напряжение, кое точно давило на самом мозг, однако не имелось как таковой боли. Наконец, Житоваб легохонько качнув головой и пристроив руку Еси ей на грудь, негромко молвил:

– Итак, ваша ясность, я сейчас схожу за вещуном Липоксай Ягы, а вы обещаете мне много не говорить, не плакать и не волноваться.

– Хорошо, – все же с трудом приоткрывая вялые губы, пролепетала девушка.

Житоваб в согласие кивнул, и, развернувшись, неспешно направился к двухстворчатым дверям, окрашенным в желтый цвет и украшенных резным рисунком, розового цветка. Есислава неотрывно смотрела как знахарь, приоткрыв одну из створок дверей, пропал за ней. Ее волнение нежданно многажды усилилось так, что болезненно отозвались виски и левый глаз. Она, еще находясь в селении манан, заметила, что левый глаз, тот самый в который пришелся удар кулака Лихаря, стал плохо видеть. Сначала с одного его края появилось пятно, частично прикрывшее видимость. Каковое, степенно разрастаясь, теперь почитай наполовину загородило доступ света. А нынче и вовсе, глаз полностью был зашторен тем белым пятном. Впрочем, вторым, правым глазом Еси видела хорошо. И узрела она как нежданно, а вернее ожидаемо дверь в опочивальню отворилась, днесь уже сразу две створки, и в нее вступил Липоксай Ягы, в белом долгом кахали без рукавов. На самую малость он недвижно замер подле все еще приоткрытой створки и юница, даже одним глазом увидела, как его резко качнуло взад… вперед от волнения.

– Отец! – звонко вскликнула девушка, и спешно поднявшись с ложа, села, протянув навстречу тому, кого все эти дни так горько оплакивала руки. – Отец!

Старший жрец немедля сорвался с места, по-видимому, он страшился, что бросившая при расставание в него горькие слова Есинька не пожелает его обнять. Липоксай Ягы в мгновение ока подскочил к ложу девушки, и, приняв в объятия дорогое дитя, стал покрывать ее волосы поцелуями, мешая с ними собственные слезы. Лишь немного погодя, когда первая радость от встречи пригасла, он, наконец, опустился на одр, и все еще не выпуская из объятий юницу, едва слышно дыхнул:

– Девочка моя… Есинька… душа… жизнь. Я думал, что потерял… потерял тебя моя радость… уже не чаял свидеться, но Бог Стынь сказывал, что вернет тебя.

– Стынь? – изумленно вопросила Еси и на смену нытью в висках пришла теплота, которая не только сняла всякую болезненную неприятность, но и наполнила всю плоть счастьем. – Он приходил к тебе?

– Он нас спас, весь летучий корабль, – пояснил Липоксай Ягы и принялся ласково гладить девушку по волосам, изредка целуя в макушку и лоб, да еще теснее прижал к себе. – Когда, ты с тем мальчишкой сорвались, – голос старшего жреца зримо дрогнул. – Огромный камень ударил в борт корабля, и он стал разваливаться. Но потом мы ощутили мощный толчок и очутились сразу в поселении, прямо на площади. Кологривы все погибли… еще там в полете… а ты… Как только я увидел каменную мостовую площади сразу понял, что нас перенесли без тебя моя душа. Сердце мое жаждало разорваться, и грудь тоже, но внезапно я услышал глас Бога Стыня. И он сказал, что ты жива… жива, но поколь в руках иных Зиждителей… а я должен… должен.

– Ждать, – шепнула Еси и тихо, счастливо заплакала, целуя вещуна в грудь, ощущая под ним бьющееся любовью сердце… такое мощное и сильное… такое для нее дорогое.

– Да он сказал, – дополнил погодя Липоксай Ягы и прерывисто выдохнул, точно вытолкнув из себя ком подступивший единожды ко рту, носу и глазам. – Он сказал: «Возьми себя в руки Липоксай и жди, жди. Я спас тебя лишь ради Еси, будь теперь терпелив». И я ждал. Я стал терпеливым. А дней пять назад Бог Стынь принес тебя в мой казонок. Нежданно возник в золотом сиянии, и, положив на стол, велел позаботиться и непременно вернуть здоровье. Милая моя девочка, что с тобой случилось? Довол осматривая молвил, что у тебя шрамы на теле, точно кто-то резал кожу.