– Сбежала… Вот же образина. Решила меня облыжничать… Ну, ничего… ничего сейчас я тебе устрою, – голос его на чуток стал мягче, и рука огладила волосы стоящей юницы. – Еси побудь тут, я сейчас найду Трясцу. – Засим прозвучав многажды властнее, почитай прогремел, – Мерик! Мерик тотчас ко мне!

Аквамарин в его венце ярко полыхнул голубыми лучами света, и поколь Есинька переосмысливая те указания, открывала рот, Стынь мгновенно, все той же искрой, пропал из залы. Своим уходом, враз сдержав трепетание стен, и наполнив это мощное, полутемное помещение непроницаемой тишиной, каковая надавила на всю плоть юницы.

– Стынь… Стынюшка, – испуганно прошептала Есислава.

Лишь сейчас осознав, что осталась одна в каком-то божественном зале, а Стынь отправился разыскивать Трясцу-не-всипуху, успевшую сбежать на привычной ей территории. Есинька не в силах не то, чтобы осмотреться от мощи, коя давила на нее, но и толком позвать, недвижно застыла. Ощутив, как внезапно сила этого помещения в сочетании с сумрачностью, заползла в ее плоть и сжала сердце, отчего оно яростно застучало.

Прошло, судя по всему, совсем малое время, в котором девушка попыталась успокоить себя, как та самая стена, что при их появления отдавалась зябью, нежданно пошла мощными волнами. И словно выступив из той колышущейся зеркальности в помещение возник Перший, в черном сакхи, без рукавов, по полотну которого серебрились крупными пежинами звезды, в серебряных сандалиях и в своем величественном венце, где черная с золотым отливом змея таращила в сторону юницы изумрудные очи. Вступив в залу, старший Димург немедля опустил голову и удивленно воззрился на Есиславу, каковая от внезапности его появления резко шагнула назад и единожды в бок, да тягостно вздрогнула.

– Еси, – негромко дыхнул Перший своим приятным для слуха бас-баритоном. – Как ты тут оказалась?

Темно-коричневые очи Бога ярко пыхнули светом в направление девушки, и та внезапно почувствовала острую боль в голове. Такую мощную, непереносимую, что не только дрогнули в коленях ноги, но и вся она закачалась взад… вперед… влево… вправо, громко закричав. Еще малость той боли и Есинька вскинула вверх руки, и охваченные тугой корчей пальцы, да обхватила большую поверхность головы, стараясь сокрыть от взгляда Бога лоб и очи. Яркое полыхание смаглого света, уже давно не посещающее девушку, выплеснулось долгим лучом из самой макушки ее головы и трепетно заколыхало сиянием… завибрировало, вроде тухнущий на ветру фитиль свечи. Боль теперь отозвалась и в груди юницы, и в спине, желудке, конечностях. Корча свела не только перста на руках, но и ногах. А после густым туманом проплыло воспоминание…

Тугая, вязкая капля крови, прокатившись по левой ноздре, выползла из ее недр и юркнула на губу. Юница торопко хмыкнула носом желая вернуть ее обратно, а после утерла юшку левыми перстами.

– Владочка, – обратился к ней Перший, и голос его был насыщен ни с чем несравнимой теплотой и нежностью, – поди ко мне, девочка.

– Юшка, – тихонько протянула отроковица, выставляя ладонь, на коей полосой живописалась кровь, к Богу, и, ощущая как еще одна капля крови выскочила из ноздри. – Опять течет юшка.

– Поспеши… поспеши моя бесценность, – все с той же теплотой в тоне позвал ее Перший, с мягкостью и одновременно властностью коей неможно было противостоять. – Я остановлю юшку.

Есислава громко кашлянула и теперь на своих губах ощутила густые хлопья юшки, только выскочившие не из носа, а из глубин глотки. Сияние смагло-вибрирующее поглотило видение, и девушка услышала властно-вкрадчивый бас старшего Димурга днесь обращающийся к ней:

– Еси, девочка моя, успокойся. Ты, слышишь меня, моя милая… Сейчас тебе надо взять себя в руки, и глубоко вздохнуть… Пожалуйста, бесценная моя, глубокий вздох.

Мощный глас Бога точно влез в уши юницы и наполнил своей массивностью всю ее, притушив сияние и изгнав боль из плоти, оставив лишь колотье в голове. Тугой сгусток крови выплеснулся из горла и переполнил рот Есиньки, а после плюхнулся ей на губы, заливая своей алостью подбородок. И тотчас девушка, прерывисто вздохнув ртом, узрела стоящего недалече, неотрывно смотрящего на нее Першего, да ощутила слабость в теле… дрожание конечностей, перст, из которых ушла корча, и трепетание языка.

– Умница… какая умница, – прозвучал сызнова голос старшего Димурга, теперь уже не просто взволнованного, а слышимо дрогнувшего. – Слушай меня, Еси… Слушай и выполняй, бесценная моя девочка… Еще раз глубокий вздох и такой же неспешный выдох… Ровнее… Степеннее, – добавил Бог, ибо увидел, как резко затрепыхались окровавленные уста юницы свершающее вздох через рот. – Носом… носом, моя милая… Дыши носом.

Есинька немедля поправилась, и все еще оставив приоткрытым рот, начала дышать через нос, как и требовал Перший, делая неспешные и более ровные вздохи и такие же выдохи. Однако, вместе с налаживанием дыхания ноги судорожно затряслись, теперь не только в коленях, и девушку яростно мотнула вправо… влево.

– Надобно присесть, – заботливо произнес старший Димург и слегка вздев правую руку, повел ее влево, словно собирая в единое целое перьевую сизую дымку, плывущую по полу.

И вмале под сгибающиеся колени юницы подкатился круглый ком. Он легохонько толкнул Есиславу и тем движением принял в свое мягкое покачивающееся нутро, с ее падением сотворив в своей поверхности не только сидение, но и локотники, и высокий ослон.

– Вот теперь я думаю много лучше, – сказал Перший и, наконец, тронулся с места.

Бог направил свою медлительную поступь к сидящей и малость покачивающейся туды… сюды в облачном кресле девушке продолжая неотступно на нее глядеть. Его взор, точно наполненный марностью, обозревал Есиньку с головы до ног, явно беспокоясь, однако, не смея прощупать. Господь остановившись вельми близко, видимо в шаге, днесь глянул на нее сверху вниз и Есислава разобрала не только цвет его глаз многажды раз за последнее время проскользнувших в видениях, но и, в общем, черты лица.

– Ты, Перший… да? – чуть слышно вопросила она и внутри ее глотки будто, что-то протяжно забурлило, желая вырваться и плюхнуть кровавым сгустком.

Еще немного и Еси не смогла справиться с тем кровавым комком, он вместе со слюной вырвался из чуть приоткрытого рта и сызнова залил весь подбородок, да полотно белой годовщины на груди.

– Тише… тише, моя любезная. Поколь не надо толковать, лишь дышать, – Перший вроде и не говорил, он пел… уж так полюбовно, плавно плыли его слова. – И как я велел глубокий вздох… неспешный выдох… и носом. Ну, же, девочка, слушай меня, – ласково дополнил старший Димург, узрев, что девушка, прикрыв очи, не исполняет указанное. – Слушай меня, моя драгоценная… вздох… выдох и лишь носом.

Есислава медлила совсем малую толику времени, наслаждаясь таким ей близким, дорогим голосом Бога, а засим принялась дышать в такт его словам. Постепенно колотье в голове сошло на нет, пропало и дрожание плоти, осталась только слабость, будто она долго не ела и легкая дымка пред здоровым глазом, оная как уже ведала Есинька, вскоре истончившись наполнит сам мозг.

– Молодец… замечательно, ты просто бесценность, – благодушно сказал Перший, стоя в такой близи от юницы, что своей дюжей божественной силой окутывал ее. – Сейчас тебе надо попить чего-нибудь сладкого и все пройдет окончательно… Появятся силы.

Димург медленно протянул в направлении сидящей девушки руку с зажатым в перстах белым широким ручником, обшитым по рубежу серебристыми нитями.

– Вытри губы, девочка, – отметил Бог, передавая в руку Есиславы ручник, таким побытом, чтобы не коснуться ее.

Девушка взяв ручник и приткнув его к губам, однако приметила, что Перший побоялся до нее дотронуться аль просто не захотел, и ощутила внутри себя острую горечь, обманутых надежд.

– Тебе лучше, Еси? – с нескрываемой тревогой впрочем, вопросил Димург и та его тревога живописалась в едва зримом колебание черт лица.