О-о, о-о, а вот это уже – смешней некуда! Очки спрыгнули с носа и повисли в воздухе в полуметре от его лица. И надо же, все равно он как-то умудряется смотреть сквозь стекла. Ну и цирк! Ну и штучку он отмочил! Как тут сдержишься?

Она рассмеялась – так, слегка, только чтобы не казаться надутой. Рассмеялась – и тут же замолкла. Он ведь может не так понять, он может подумать, что она смеется не над ним, а над сбежавшим вчера из вивария подопытным псом по кличке Клоун. Тот на прогулке погнался за кошкой и уволок в своем мозге на круглую сумму золотых электродов, на такую же круглую, как физиономия недавно принятого садовника, хотя дураки в наше время все чаще не круглые, а скорее продолговатые, иногда с такими вот мелкими крапинами, но они, разумеется, тем не менее, абсолютно толерантны, потому что запирающий эффект пограничного слоя в полупроводнике всегда имеет такую тенденцию, чтобы электрон не смог попасть в дерево, а струился бы по веткам, наталкиваясь на листья и образуя огни святого Эльма, потом он уходит по металлу в самую сторону середины, через ватерлинию к рулю и, наматываясь на винт, спиралью растворяется в верхушках электромагнитных волн синусоидального вида, где горизонтальная составляющая состоит из железнодорожных составов, составленных из состояний ста семейств Европы, Америки и Гренландии, выраженных в шестнадцатеричной системе счисления, при каждом превышении разрядности стреляющих плавкими предохранителями от полюса к полюсу скачком напряжения по параллелям через вулканы к подводным меридианам на тему лунного света когда он отблесками ложится на березовые языки пламени степных маков ярчайшей вспышкой расплывающегося по стеклянным горам и пригоркам гигантским грибом по обугленным жителям срединной поверхности тороидального тела внутренней пирамиды…

Вторично испытать действие ЛСД Нина категорически отказалась. Слишком недобрые воспоминания остались у нее от той недели, которая последовала за приемом препарата. А отголоски давали знать о себе и дней десять спустя.

Самым страшным и неприятным было то, что Нина до подробностей помнила не только свое состояние, но и те чувства, те мысли и образы, которые возникали в ее отравленном мозгу.

Чего стоило только ощущение, прочно завладевшее ей дня на три, едва она попыталась встать. Ее ноги внезапно удлинились на десятки километров, но, тем не менее, ходить она могла, правда, напряженно следя за ногами и контролируя каждый шаг. Дверной порожек представлялся чуть ли не горным хребтом, трещина в линолеуме – бездонной и широкой пропастью, которые она, впрочем, вполне легко преодолевала. Нужно было лишь сделать над собой усилие. Остальные же предметы вокруг, как ни странно, сохраняли привычные масштабы как сами по себе, так и относительно друг друга.

Баринов рассчитал точно, наиболее черные ощущения подкатили к вечеру…

Уснула она быстро, почти как обычно, но спала пятнадцать часов подряд. Проснулась разбитая, совершенно не отдохнувшая, и не могла заставить себя подняться с постели. Даже против обыкновения пожаловалась дежурной лаборантке: «Господи, впечатление, словно в голове черти горох молотили»…

Вдобавок, надежды не оправдались: ни наяву, ни во сне она тех снов не видела. Нина помнила, что кошмары душили всю ночь, однако ж то были кошмары, так сказать, обыденные, самые нормальные, несмотря на то, что, как выразился Баринов, многие связи в ее мозгу под воздействием ЛСД смялись, перепутались и искорежились до предела.

Но Баринов все же спросил, почти мимоходом, не вдаваясь в подробности:

– Как, похоже?

– На что?

– Действие ЛСД на ваши сны.

– Ну, знаете ли, Павел Филиппович! Это уже слишком!

– Да-да, вы правы, Нина Васильевна, извините. Конечно же, ЛСД – типичная шизофрения…

Еще сутки она провела в лаборатории под присмотром медсестры из психоневрологического диспансера. Потом ее снова обследовала давешняя врач-невропатолог, сухо заявившая, что «ремиссионные явления имеют ярко выраженную клиническую картину». В переводе это означало, что все идет штатно, как положено по науке, и Нину тотчас же отпустили домой, вручив бюллетень до конца недели.

Она с удовольствием отдыхала, приводила в порядок запущенные домашние дела, а вечером ехала в лабораторию. Однако снов, как, впрочем, она и предполагала, не видела ни одного. Баринова это, похоже, беспокоило, хотя он старался не подавать вида. Нину не покидала мысль, переходящая в уверенность, что те сны надолго ее оставили.

…Так прошла неделя, началась другая.

Нина вышла из своей кабинки и задержала шаг.

Баринов сидел, задумавшись, за большим лабораторным столом над развернутыми лентами самописцев, видимо, сегодняшними, и ее не заметил. Нина с минуту понаблюдала за застывшим выражением его усталого лица, потом тихонько спросила:

– Павел Филиппович, вы когда в последний раз были в отпуске?

Он поднял голову, слабо улыбнулся и снял очки. Строгие и внимательные за стеклами, его глаза сделались близоруко-мягкими, по-детски наивными, почти беспомощными. Он сильно провел ладонью по лицу, как бы стирая признаки усталости и беспокойства.

– Ах, Нина Васильевна, Нина Васильевна! И вы туда же! Лиза каждый день пилит: «когда в отпуск?», «когда в отпуск?» Позавчера встретил приятеля, сто лет не виделись, и он ту же песню завел… Неужели и впрямь у меня вид такой отвратительный?

– Лето в самом разгаре, Павел Филиппович.

– Э-э, чепуха! Одно время очень даже популярна была песенка со словами: «Трудовые будни – праздники для нас!» Помните?.. С тех пор мы так и живем.

Нина оглянулась на лаборанток, занятых в другом конце комнаты, и, понизив голос, спросила:

– Что-то не ладится, Павел Филиппович?

Он не ответил, надел очки и встал. Глаза снова смотрели иронично, остро и только самую малость устало.

– Вы домой, Нина Васильевна? Я подвезу.

Она молча кивнула и отошла. Баринов неторопливо смотал в тугие рулоны голубоватые ленты самописцев, уложил в коробки.

В машине он сразу включил приемник, словно отгораживаясь от возможных расспросов. Под голоса веселых затейников из «Опять двадцать пять» доехали до ее дома, и здесь он сказал, не глядя на нее:

– Держу пари, что будете рады. Даю вам, Нина Васильевна, двухнедельный отпуск – прямо с сегодняшнего вечера. Отдохните от нас, мы отдохнем от вас. Но увидите сон – звоните мне домой или в лабораторию в любое время суток. Появлюсь незамедлительно.

– — – — —

*In vino veritas (лат.) — Истина в вине.

1

Неловко прижимая сумочку локтем левой руки, в которой держала зонт, Нина на ощупь набрала код замка, и калитка послушно отворилась. Узкой дорожкой, стиснутой высоким, ровно подстриженным кустарником, она прошла во двор. Прямо под фонарем стоял сиреневый «Москвич», и струи дождя выбивали маленькие фонтанчики из его глянцевой поверхности.

Нина удивилась. Обычно Баринов ставил машину на заднем дворе, у черного хода. Она замедлила шаги, всматриваясь. На месте водителя кто-то был. Свернув с дорожки, она подошла к машине вплотную. Баринов сидел, склонившись на руль, положив голову на руки. Нина секунду помешкала и открыла дверцу.

– Павел Филиппович?

– А я вас жду. – Он поднял голову, щурясь на свет в салоне. – Здравствуйте, Нина Васильевна.

– Вы случаем не заболели? – с беспокойством спросила Нина. – Добрый вечер, Павел Филиппович.

– Нет-нет, ничего. – Он улыбнулся – с трудом, как-то вымученно. – Устал я что-то сегодня, да и погода… Вы идите сюда, дождь-то какой.

Нина обошла машину и торопливо юркнула на переднее сиденье. Складывая зонт, приглушенно ойкнула – холодные струйки с него неприятно обожгли ноги.

– Кладите зонтик назад.

– Да он мокрый!

– Ничего, положите на плед… У меня для вас приятная новость: сегодня вы спите дома.

– Что-нибудь случилось?