Нина неопределенно пожала плечами.

– Ну, хорошо, – он раскрыл папку и, повернув, пододвинул ее по гладкой поверхности стола к Нине.

«Протокол №1, опыт 24/84.» – Прочитала она. – «Испытуемый: Афанасьева Нина Васильевна, 34 года. Ответственный за опыт: ст. лаборант Костикова Л. Начало: 23 часа 11 минут 28 мая. Конец: 7 часов 02 минуты 29 мая.»

Дальше шел перечень аппаратуры, потом сплошная таблица с десятком граф. Понятны были только две – «Время» и «Примечания». Шапка протокола и графы таблицы были заполнены одним почерком, по школьному округлым и аккуратным. Нина наугад прошлась по примечаниям, выхватывая отдельные фразы: «повернулась на правый бок», «левой рукой поправила одеяло», «два раза кашлянула»…

– За мной наблюдают? – Нина подняла голову.

– Да, конечно. Разве я не говорил? Кроме снятия телеметрии на первых порах ведется и непрерывное визуальное наблюдение.

– Впрочем, – Нина облокотилась о стол, – какая разница. Назвался груздем… Рассказывайте, Павел Филиппович, что уж там.

– Разрешите, – Баринов осторожно потянул папку из-под ее рук. – Вот здесь, в конце, выводы. И вот какая закавыка получается, дорогая Нина Васильевна: ничего интересного мы у вас не обнаружили. Ни-че-го!.. Абсолютно все в норме – начиная от артериального давления и кончая режимом потоотделения. Во время сна, разумеется. Нормальней нормального, хоть в космонавты! Отклонений никаких. На энцефалограммах совершенно четко прослеживаются все пять фаз, включая и фазу сна «парадоксального». Косвенным путем это подтверждает и другая телеметрия. Будить вас, чтобы получить прямое подтверждение, на начальном этапе не стали. Вы за это время не видели ни одного «вашего» сна?

– Нет. Я бы сказала.

– Нет-нет, это я так, чисто риторически… Так вот, «ваших» снов вы не видели, все они были обыкновенными. Однако сто часов – уже статистика. Поэтому я решаю первую серию экспериментов на этом закончить. Контрольную, тоже из двенадцати ночей, проведем позже, а сейчас начинаем следующий этап. Попробуем воздействовать на вас химией.

– ЛСД?

– Нет, пока рановато. Пока более приятное. Или – менее неприятное, формулировку выбирайте сами, – усмехнулся Баринов. Он посмотрел на часы. – Итак, двадцать два тридцать пять.

Он достал из тумбы стола широкогорлую мензурку. Из холодильника появилась бутылка апельсинового сока, блюдечко с нарезанным лимоном и колба с бесцветной жидкостью. Все это он поставил перед Ниной и, сделав приглашающий жест, сказал:

– Прошу вас.

– Что это?

– In vino veritas*. Перевести?

– Не надо. Но зачем?

– Требуется немного расшатать вашу нервную систему. Начинаем с самого простого, но эффективного – алкоголя. Мы говорили об этом. Так вот, в программе второй серии вы будете в течение двух недель принимать по пятьдесят граммов спирта за полчаса до сна. А даже легкое алкогольное отравление резко нарушает работу головного мозга, вот мы этим и воспользуемся. Как говорится, начинаем гонять ваш мозг на разных режимах.

– Я ведь предупреждала, Павел Филиппович, сны мне иногда не снятся месяцами, а иногда я вижу их по два-три за неделю.

– Ничего, ничего, Нина Васильевна. Мы люди терпеливые, будем работать – результат появится… А тут не беспокойтесь, все по науке. Чистейший спирт, медицинский.

– Я вообще-то…

– Тогда я вам разбавлю. Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят.

Серия «пьяных» ночей закончилась тоже ничем. Нина стала даже чувствовать определенную неловкость своего положения, чуть ли не вину, что вот, мол, отвлекает она занятых людей от дела, а результатов – ноль. К Баринову с такими мыслями она обратиться не посмела, но как бы ненароком, «кстати, о музыке», поделилась ими с Александрой Васильевной, его заместителем.

Нину готовили ко сну – оклеивали датчиками, брали кровь из пальца, измеряли давление… Александра Васильевна стояла, наблюдая, рядом.

– Ниночка, успокойтесь, пожалуйста, и не берите в голову, – строго и внушительно сказала Александра Васильевна, сразу все поняв. – Мгновенных результатов в науке не бывает. Наработаем статистику – тогда и поговорим.

2

Следующая неделя была объявлена контрольной. Ночь на понедельник прошла обыкновенно, а утром во вторник Нина смогла по протокольным записям узнать, как это выглядит со стороны.

…Дежурила Сталина Ивановна, пожилая полноватая женщина. Она работала у Баринова с незапамятных времен и слыла самой опытной лаборанткой. С первых дней она почему-то прониклась к Нине неприкрытой симпатией, окружила ее такой заботой и вниманием, что поначалу это даже настораживало. Однако довольно быстро Нина научилась воспринимать ее достаточно безболезненно, в том числе, и в больших дозах. Сталина Ивановна любила и умела поговорить, и, говоря обо всем, талантливо умела не сказать, практически, ничего. А Нина и раньше замечала, что люди избыточно, так сказать, разговорчивые, вызывают больше доверия, чем молчуны. Пусть их зачастую меньше уважают, но зато и меньше опасаются – трудно предположить, что у болтунов могут быть еще какие-то мысли, кроме тех, что они беспрерывно исторгают.

Нина уже не испытывала неловкости от того, что спать приходится ложиться не дома, не в гостинице или пансионате.

Две молоденькие лаборантки закончили свои дела и ушли. Сталина Ивановна прервала очередной обзор последних событий, еще раз проверила крепления датчиков, заставив Нину поворочаться с боку на бок, запустила самописцы и, пожелав спокойной ночи, выключила верхний свет. Сама же монументально устроилась в кресле у столика вблизи изголовья кровати, поправила ночник, чтобы он светил только на раскрытый лабораторный журнал, налила из громадного термоса свою первую чашечку крепчайшего кофе без сахара…

Логично полагая, в два часа двадцать четыре минуты пополуночи она сидела в той же позе, когда заметила, что дыхание Нины резко участилось. Следом за дыханием стал меняться пульс. Почти стенографически она делала записи в журнале, аккуратно фиксируя в соответствующей графе время – с точностью чуть ли не до секунды – и не забыла дать сигнал в «дежурку», что происходит нечто, выходящее за рамки обычного.

«…повернулась с правого бока на спину. Кулаки сжаты, мышцы тела напряжены. Лицо заострилось и неподвижно. Кожные покровы на руках побелели, на лице появляются области покраснения – на скулах и на лбу. Дыхание частое и прерывистое. Впечатление нарастающих каталептических явлений. Испытуемая стонет – длительно и протяжно. Веки плотно сжаты, глазные яблоки неподвижны… Продолжительный громкий стон… Резко меняется ритм дыхания – до 5—7 вдохов-выдохов в минуту. Пульс – примерно 130—140… Тело напряжено и неподвижно… Испытуемая делает глубокий выдох и открывает глаза. Зрачки на свет реагируют, испытуемая в сознании. Мышцы полностью расслаблены, кожные покровы постепенно приобретают естественный цвет. Общая слабость, испарина. С трудом может пошевелить пальцами рук. На вопрос: „Как себя чувствуете?“ – шевелит губами, пытается что-то ответить. Пытается улыбнуться, поднять правую руку. Вялость и незавершенность движений… Закрывает глаза. Мышцы лица расслаблены, глазные яблоки подвижны… Открывает глаза, еле слышно просит позвать П. Ф. Баринова…»

Дальнейшее Нина знала без «Примечаний» и запомнила, несмотря на состояние, прекрасно.

Разогнав темноту, вспыхнули неяркие матовые светильники, лаборатория наполнилась движением. Нина и не подозревал, сколько людей ночи напролет ждут ее снов. Баринов оказался тут же. Он не командовал, а неподвижно стоял за входом в кабинку, его сотрудники знали свое дело.

Уже потом, задним числом, Нина поняла, что суета вокруг нее была обманчива, казалась таковой лишь для непосвященного. Ее осмотрели и обстукали со всех сторон, проверяя рефлексы и еще что-то, быстро и точно взяли кровь из пальца и из вены – и все это не снимая датчиков.

Она едва успевала повиноваться коротким приказам: «Дышите… Не дышите… Повернитесь… Теперь направо… Закройте глаза… Откройте… Руки вперед… Ноги согните в коленях…» Так же внезапно, как появились, сотрудники лаборатории исчезли, остались только Баринов и Сталина Ивановна.