Одной рукой, не торопясь, он принялся снимать с нее украшения. Серебряные серьги и ожерелье, не очень дорогие, если не считать чудесной работы, он сунул за пазуху. К счастью, проволочки поддались, прежде чем порвали мочки ее ушей, но боль все равно была жгучей. Ему пришлось лечь ей поперек груди и использовать обе руки, чтобы отогнуть ее большой палец и сдернуть львиное кольцо. Она пыталась ударить его ногами, но не доставала. Он подставил кольцо под луч луны, буркнул «ха!», обрадованный его тяжестью, а затем небрежно положил на землю, приподнялся на ладонях и оглядел ее тело. В пятне лунного света среди теней листвы блестели грани зеленых глаз серебряной змеи.

– Ого! – воскликнул он, ухватил свободной рукой пояс и дернул. Но пояс не поддался. Он снова дернул, сильнее, так что приподнял бедра Фьяметты. Его рука выпустила пояс, скользнула вниз и больно ущипнула ее сквозь толстый бархат.

Глаза змеи зажглись красным огнем. Серебряная головка приподнялась, качнулась из стороны в сторону, изогнулась, широко разинулся рот, и два серебряных клыка глубоко вонзились в шарящую руку.

Насильник завопил, как приговоренный к смерти, – пронзительный, нелепо высокий вопль для такой могучей груди. Он прижал руку к плечу и скатился с Фьяметты, сжался в комок, не переставая вопить. Теперь уже слова.

– О Господи, я горю! Я горю! Черная колдунья! О Господи, я горю!

Фьяметта, выпрямившись, сидела на прелых листьях. Он катался по земле как одержимый, спина его судорожно выгибалась. Фьяметта пошарила вокруг себя, нащупала львиное кольцо, надела его на большой палец, вскочила и побежала, продираясь сквозь весенние кусты.

Конечно, они решат, что она постарается убежать отсюда подальше. А потому она сделала круг и вернулась к опушке. Там, проломив кусты, лежал ствол старого бука с вывороченными корнями. Она вытянулась в его тени и замерла на лесном мусоре настолько неподвижно и беззвучно, – насколько позволяли ее тяжело вздымающаяся грудь и прерывистое дыхание.

Она слышала, как перекликаются нападавшие, но мастер Бенефорте безмолвствовал. Жертва змеиного укуса, все еще вопя, наконец добрел до своих товарищей, и его безобразные стенания поутихли. Нестройный хор их хриплых грубых голосов звучал по-прежнему в отдалении от нее.

Медленно Фьяметта справилась с дыханием. Потом послышался удаляющийся лошадиный топот. Но все ли они уехали или кого-то оставили? Она ждала, напрягая слух, но только шуршали ветки, пищали комары и где-то раздалась соловьиная трель. Луна, уже в зените, сплетала тени листьев в парчовый узор.

Настороженно вглядываясь в полумрак широко открытыми глазами, Фьяметта тихонько вышла на край луга. Никакой браво не выскочил из засады. Она увидела только белую лошадь на середине луга, опустившую голову в молочный туман. Она услышала, как на зубах мерина хрустит сочная луговая трава, и начала красться по росистому холодному ковру.

Неподалеку от мерина она увидела труп отца. Он лежал, изогнувшись, на спине, посеребренная борода торчала вверх, открытые глаза мутнели в лунном свете. Лозимонские брави забрали его солонку, плащ, золотую цепь, украшенный драгоценными камнями кинжал и ножны, а также перстни, но она другого и не ждала. Забрали они и его тунику, шляпу и башмаки, оставив ему только разорванную льняную рубашку и черные чулки-трико, наполовину расшнурованные. Вид был тягостно непристойный. Словно старика застигла смерть, – когда он собирался одеться.

Она боязливо ощупала его, ища колотые раны. Но их не было. Она прижала ухо к уже покрывшейся росой груди. Но что можно услышать, когда сердце разорвалось? И кто услышит ее сердце, если оно разорвется сейчас.

Видимо, его сразил недуг, прежде чем он успел нанести хотя бы один удар, защищаясь. Быть может, это усилие оказалось для него роковым. Ей казалось, что день этот лишил ее способности чувствовать, но выяснилось, что она еще может плакать. Только ее глаза плакали словно без ее участия, словно она разделилась пополам. Другая ее половина спокойно оттащила неподвижное тело к краю овражка, по которому во время дождя с луга стекала вода. Она ухватила мерина за поводья – лозимонцы, видимо, побрезговали старым одром, – отвела его туда, поставила в самом низком месте и взгромоздила мастера Бенефорте поперек покачивающейся спины. Покинутую оболочку мастера Бенефорте. Где бы ни пребывал сейчас ее отец, здесь его не было.

Белые волосатые уши мерина подергивались, его как будто смущала необычная поклажа. Руки ее отца болтались над землей, его волосы свисали вниз, прямые и какие-то непривычные. Она, чтобы вести лошадь, встала с другой стороны, придерживая ногу пустой оболочки, уравновешивая ее. Все еще плача и испытывая непонятное спокойствие, она вывела лошадь на дорогу и пошла на север.

От зимы до лета было всего два дня пути, удовлетворенно заметил про себя Тейр. Он похлопал по плечу крупного бурого мула, которого вел во вьючном караване караванщика Пико. Накануне утром они миновали снежные высоты Монтефольского перевала – голые скалы, коварный лед, кусающийся царапающий ветер. Нынче вечером они двигались по обсаженной тополями дороге, радуясь зеленой сени, укрывавшей их от пылания солнца, заходящего за волнистую гряду холмов. Он пошевелил пальцами: ноги у него были теплыми.

Длинные пушистые уши мула, свисавшие по сторонам морды, вдруг чутко насторожились, и он ускорил усталый шаг. Впереди Пико остановился, снял жерди, перегораживавшие ворота пастбища, и впустил туда караван. Судя по тому, как они повеселели, всем восьми мулам место это было хорошо знакомо, но Тейру тут все было в новинку.

– Ведите их до рощи, – крикнул Пико через плечо двум своим сыновьям и Теяру, указывая на купу деревьев в глубине пастбища. – Там и устроимся на ночлег. Снимем с них вьюки и пустим пастись.

Мул пытался подтолкнуть Тейра к сочной траве на бережках ручья, но Тейр послушно увел его в рощу и привязал к дереву.

– Тебе же будет вольготнее без вьюка, – утешил он его. – Сможешь покататься по траве.

Мул подергал длинными ушами, словно возражая, вздернул кремовую морду и шумно фыркнул. Тейр ухмыльнулся.

Он снял тяжелый вьюк – слитки меди и шкуры, а потом вьюк со второго мула, который следовал за первым на веревке, и пустил обоих пастись. Мулы тяжело зарысили к ручью, радостно взвизгивая. Старый белый одер с вогнутой спиной, одиноко бродивший по пастбищу, поглядывал на это вторжение с интересом, но и с подозрительностью. Выражение его длинной седой морды напомнило Тейру лицо ученого монаха, старого брата Гларуса, когда тот оглядывал компанию новых шумных учеников.

Тейр повернулся помочь Зильо, младшему сыну Пико, с тяжелыми вьюками двух его мулов – казалось, вьюки вот-вот его раздавят. Зильо благодарно улыбнулся и прямо-таки затанцевал, точно мул, с которого сняли узду.

Пико, его сыновья и Тейр составили вьюки вместе, а сверху положили яркие полосатые попоны изнанкой кверху, чтобы просушить и проветрить. Мальчики принялись распаковывать скудные принадлежности для устройства ночлега, а Пико уже разводил огонь на старом кострище, благо рядом лежала куча хвороста. Тейр с интересом оглядывался по сторонам. По ту сторону дороги тянулся длинный оштукатуренный дом в два этажа со службами позади него во дворе. Штукатурка была розоватой, как и высокая оштукатуренная стена, опоясывающая все строения и дом. Верх стены щетинился вцементированными в него ржавыми гвоздями и битым стеклом, однако широкие деревянные ворота были гостеприимно распахнуты.

– Если хочешь, можешь переночевать на постоялом дворе, – сказал Пико, проследив взгляд Тейра и кивнув на дом, – коли устал спать на земле. У Катти, хозяина, постели хорошие. Но запомни одно: он великий сквалыжник и за свои простыни семь шкур сдерет. Правду сказать, погонщикам мулов он предпочитает прелатов – если сумеет их заполучить.

– Спать вы там будете?

– Нет, я всегда остаюсь с моими мулами и моим грузом, разве что дождь льет или там метель. Он и так с меня много берет за пастбище и хворост. Ну да место хорошее, трава отличная, и мулам тут нравится. А если отправишься пораньше, так летом я успеваю добраться домой в Монтефолью еще засветло. А в те вечера, когда костер дождь заливает, жена Катти всегда хорошим ужином накормит. Ветчина у нее – прямо редкостная. Да, чуть не забыл, я обещал привезти окорок соседу, который за моим домом присматривает, пока меня нет. Напомни, когда я пойду туда расплатиться.