Утром звонила мама. Она долго распылялась по поводу обаятельного молодого человека, позвонившего вчера, и спрашивала, правильно ли она сделала, что дала ему Юлькин телефон. Может, не следовало давать? Может, правильней было бы отчитать молодого человека и положить трубку? Но он с такой любовью рассказывал о её дочери, что мама не устояла. Да и какая мама может тут устоять, когда расхваливают её единственное дитя.

— Никому больше не давай наш телефон, — произнесла Инга сухо. — Что еще?

А ещё звонил он. Тут голос у мамы дрогнул, а у Инги перед глазами поплыли шары. Оказывается, Воронович её разыскивает со вчерашнего вечера. Но суровая мама напрочь отшила его. Тем не менее упрямец клятвенно пообещал, что приедет, если Ингу немедленно не позовут к телефону. Что оставалось делать бедной родительнице? Пригрозить милицией?

— А если милиция не поможет, найму киллера. Я так ему и сказала, что не пожалею денег ради счастья единственной дочери. Я правильно сказала? Правильно! И я не шучу, я найму убийцу. Для праведного дела это не грех…

— Все? — раздраженно перебила Инга.

— Что значит все? — возмутилась мама. — Я надеюсь, что ты с ним порвала окончательно! Ведь он старше твоего отца на целых четыре года. Ему скоро на пенсию! Где это видано, чтобы юные девицы заводили шашни с пенсионерами? Ну ладно бы он был богатый, тогда понятно. Но он же нищета! Да к тому же пьянь гидролизная.

— Все, мама, пока!

Инга водворила трубку на место и озорно повела глазами. Значит, Воронович её ищет. Значит, любит! Значит, раскаивается и хочет попросить прощения за эту свинью Чекушкина? А то, что он продал её этому козлу за пятьдесят долларов, все это выдумки. Не мог Воронович так поступить.

Сладкая истома разлилась по гибкому телу девушки. Какой кайф! Она ему, конечно, позвонит, но как-нибудь потом. Пусть немного помучается.

А Юлька между тем опаздывала на работу. Она суетливо запихивала в сумочку губную помаду, ключи, платочек; на ходу дожевывала бутерброд и никак не могла отыскать проездной.

— Это твоя мама звонила? — рассеянно поинтересовалась она.

— А кто же еще, — скорчила гримасу Инга.

— Ты слишком грубо с ней разговариваешь. Мне всегда неприятно слушать, как ты дерзко ей отвечаешь. Все-таки мама.

— А пусть не лезет не в свои дела! — сверкнула глазами Инга.

Юлька неодобрительно покачала головой.

— Ты не права. Мать зла дочери не пожелает. Тем более единственной. Тем более из-за которой чуть не умерла при родах…

— Что? — вытаращила глаза Инга. — Кто тебе сказал?

Юлька взглянула в глаза подруги и задумалась.

— Слушай, ты не брала мой проездной? Куда он делся, ума не приложу?

— На зеркале твой проездной, — ответила Инга, не сводя подозрительных глаз с Юльки.

— Слава тебе, господи! — обрадовалась Юлька. — Я сегодня сорвусь пораньше, и мы с тобой смотаемся в театр Ермоловой. Там студия МХАТа поставила что-то авангардное. Не помню, как называется, но говорят клево…

— Юлька, — строго перебила Инга. — Ты мне зубы не заговаривай. Откуда ты знаешь, что моя мать чуть не умерла при родах?

Юлька пожала плечами и затрясла головой:

— А разве не ты мне рассказывала? Странно! Значит, кто-то другой говорил. Я уже не помню. Извини, у меня сегодня мозги набекрень. Я помчалась.

— Постой, Юлька! — вспомнила Инга. — Я забыла тебе рассказать сон. Какой мне сегодня великолепный сон снился. Подожди, не спеши. Говорят, если до обеда не расскажешь хороший сон, то он после обеда забудется и потом уже никогда не сбудется.

— Да нет! Все не так! — засмеялась Юлька. — Наоборот, нужно до обеда рассказать плохой сон, чтобы не сбылся.

— Юлька, зачем ты меня сбила? — плаксиво простонала Инга. — Теперь я ничего не помню. Абсолютно ничего! Но сон был великолепный! Как я плясала, Юлька, прямо на столе! И где, ты думаешь? В какой-то таверне, старинной, красивой и такой до боли знакомой. Как я выплясывала, Юлька! У меня в ушах до сих пор звенит та удивительная музыка.

— Будь другом, — ответила Юлька, озабоченно открыв сумочку, — погладь мне юбку и сваргань чего-нибудь пожевать. Там в морозилке котлеты. Разморозь их в микроволновке. Мука в столе, масло в шкафу…

— Да послушай, Юлька! Как они все восторженно на меня глядели, и особенно он. Его глаза сияли, как у волка. Морского волка! А я так давно хотела его завлечь! Но я была ещё совсем девочкой, и он не обращал на меня внимания…

Юльке, наконец, удалось отыскать в сумочке ключи от отдела. Она торопливо чмокнула подругу в щеку и, уверив, что та бредит, хлопнула дверью.

Стало тихо и одиноко. Инга услышала за окном будничный шум машин и вздохнула. Да-да, музыка в таверне действительно была необыкновенной, но сейчас она не может её воспроизвести. И сон совершенно не помнит, словно кто-то показал прекрасное кино, а затем шаловливо стер его из памяти. Деталей ей действительно уже не вспомнить, но чувство восторга и радости, которое было во сне, осталось. И ещё осталась его ослепительная улыбка. Боже ты мой! Какого-то родного человека. Но, конечно, не Вороновича.

В тот день Батурину больше не удалось перекинуться с вдовой ни единым словом. Не удалось толком поговорить и с Ингой. На поминальную трапезу девушка не осталась и перед самым кафе куда-то незаметно исчезла. Вскоре возвратился Игошин и доложил, что удалившаяся с кладбища пара села в белые «жигули» с водителем и покатила в сторону Москвы. За ними поехали ребята из группы наружного наблюдения.

— Тебе нужно было поехать с ними, — угрюмо произнес патрон. — Ты здесь больше не нужен.

В это время Батурин очень внимательно наблюдал за вдовой. Ее бледность и волнение не могли не броситься в глаза. Следователь почувствовал, что данное проявление чувств не было связано с похоронами. От внимания сыщика также не ушло, что Римма Герасимовна ожила, украдкой обернулась и, убедившись, что следователь на порядочном расстоянии, принялась что-то резко выговаривать брату. Тот удивленно посмотрел на сестру и тоже оглянулся. Затем нехотя отпустил её руку.

После того как брат отошел, вдова начала взволнованно распекать своего высокого родственника. Родственник горячо отнекивался и беспокойно оглядывался назад. Анатолий Семенович сделал вид, что совсем не интересуется этой парой. Он опять пристроился к главному редактору и, кивнув на вдову, спросил, кем приходится этот мужчина Римме Герасимовне.

— Понятия не имею, — ответил редактор раздраженно.

Его неприязнь к супруге преждевременно ушедшего была настолько очевидна, что следователь спросил прямо, почему он так враждебен к Римме Герасимовне.

— А за что её любить? — передернул плечами редактор. — У мужа рак. А она в это время открыто крутит роман с чужим мужем. А стоило Натану один раз задержаться на работе с молодой поэтессой, она наутро пришла в журнал и поставила всех на уши.

— Римма Герасимовна ревнива? — спросил капитан.

— Как Катерина Измайлова.

Подобное откровение не могло не удивить следователя. «Что-то здесь не так», — догадался Батурин и спросил про высокого литератора, шагающего впереди.

— Это наш автор. Поэт Максим Скатов, — объяснил редактор. — У него вышло две подборки. Натан готовил третью. Но, увы… — Редактор, понизив голос, подмигнул следователю. — Не сказать, что особенно талантливый. Даже, можно сказать, наоборот. Натан практически переписывал за него стихи. Но что поделать? Его отец — один из директоров частной авиакомпании. Он оказывает нам помощь.

Редактор вздохнул и интеллигентно развел руками.

— А этот кто? — спросил следователь, указывая на Гогина.

— Об этом авторе я ничего сказать не могу, — поморщился редактор. Его мы не публиковали. Видимо, Натан только начал работать с ним. А раз начал, значит, видел какую-то перспективу.

В это время впереди разыгрывалась любопытная сцена. Римма Герасимовна нервно вырвала локоть из могучей ладони своего родственника, и он, обиженно хмыкнув, развернулся и пошел прочь. Вот в это мгновение и подошел Игошин с сообщением, что удалившаяся пара села в белые «жигули». Нет, в ту минуту Батурину было не до пары. Он внимательно осмотрел присутствующих и заметил, что за этой сценой впереди с большим интересом наблюдает критик Чекушкин. Полковник отстал от главного редактора и пристроился к нему. Тот лукаво подмигнул сыщику и, кивнув в сторону вдовы, ехидно прошептал: