— А кстати, что больше вами движет: порыв или меркантильность?

— Только не меркантильность, — пожала плечами девушка, показывая всем видом, что не теряется ни перед какими сукиными сынами, знающими, что такое аллитерация.

— Тогда пойдемте пить коньяк, — предложил он с улыбкой.

И у неё закружилась голова. То ли коньяк сразу же ударил в голову несчастной абитуриентки театрального, то ли сам факт, что этот умный интеллигентный мужчина запросто приглашает в кафе, сдвинул мозги набекрень, но юная газель без всяких раздумий с тем же равнодушным видом (мол, до фени мне и вы, и ваш коньяк) неприлично громко выдохнула:

— Что ж, пойдемте.

И когда он поднялся со стула и галантно взял под локоток, девушка поняла, что теперь пойдет за ним на край света. И это новое ощущение собачьего послушания не было лишено прелести.

В тот день новый знакомый много рассуждал о поэзии и в своем «москвиче», и в темной забегаловке, именуемой кафе. Он был галантным кавалером. Он был очаровательным и при этом несколько небрежным. Но эта небрежность добавляла особую привлекательность.

— Я вас научу, — нашептывал он на ухо, — отличать профессиональные стихи от любительских. Я вас научу видеть за словом жизнь, а за жизнью нечто большее, чем эту вечную суету. — И она кивала и в глубине души догадывалась, что теперь будет предана ему до гроба. — А впрочем, усмехался он, и в глазах его сверкало что-то сатанинское, — вы скоро узнаете, какой я мерзавец. — И она от души смеялась, зажевывая коньяк бутербродом с заветренной ветчиной. — А кто в наше время не мерзавец? Бытие определяет мерзавцев, а время определяет бытие. Что делать? И через время мерзавцев мы должны переступить, как через навозную кучу…

Редактор снова наклонялся к уху и, уже изрядно обмякший и раскрасневшийся от коньяка, интимно нашептывал:

— Я тебя буду возить по таким захолустьям и буду знакомить с такими пакостными людьми, что ты взвоешь… И я буду тебя трахать прямо на столе в моем кабинете…

Девушка спокойно перенесла последние слова, только сердце провалилось куда-то ниже пояса. Но поднимавшийся из-под ложечки страх она тут же изгнала из себя и осталась в той же роли отчаянной пофигистки.

И вечером того же дня в пустой редакции на столе среди папок и пыльных бумаг он сделал то, что обещал.

В понедельник следователя ждал сюрприз. Впрочем, он о нем уже догадывался. Нужно быть очень наивным, чтобы предположить, что расследование столь странного происшествия может закончиться так благополучно. Не успел Анатолий Семенович переступить порог кабинета, как раздался телефонный звонок. Звонил Сводников, старший эксперт.

— Результаты экспертизы готовы, — доложил он деловым тоном. Заключение мы уже вам отослали.

— Отпечатки совпали? — поинтересовался следователь, насторожившись официальным тоном.

— Нет! — коротко ответил эксперт. — Ладонь на столе не его. На телефонной трубке, окне и ручке двери — тоже.

— Они все разные?

— Нет. Одного человека.

— Очень интересно, — пробормотал Батурин, со ображая, что это либо зацапал кто-то из оперов, либо вахтер. — А частицы уличной пыли на столе?

— Тоже не совпадают. На стол вставали в других ботинках.

— Понятно, — устало выдохнул следователь. — Значит, стол не тот. Вот геморрой-то…

— Не тешьте себя иллюзиями, Анатолий Семенович, — иронично произнес Сводников. — Стол как раз тот. Частицы уличной пыли на столе и стуле идентичны.

— Да? — изобразил удивление следователь. — Хотите сказать, что самоубийца вообще не касался ногами стула?

— Именно это я и хочу сказать.

— Вот собака!

Через десять минут секретарь внесла заключение экспертов, и начальник жадно впился в него глазами. Перечитав его дважды, он раздраженно поднялся с места и подошел к окну. За окном было хмуро. Накрапывал дождь, лица людей после выходных были сонными и озабоченными.

После прочтения протокола молниеносно всплыли все нестыковки этого дела: спортивный вид самоубийцы, заранее приготовленная веревка, исчезновение мыла, неестественное положение стула под ногами повешенного и, наконец, сама петля. Батурину с самого начала показалось, что она была несколько высоковата для заведующего отделом. Теперь, когда появилась ясность в том, что его ноги не касались стула, стало понятно, что это отнюдь не самоубийство.

Следователь резко развернулся и бросился к телефону. Набрав номер бюро судебной экспертизы, он первым делом осведомился, опознала ли жена тело мужа.

— Разумеется! — удивились в бюро. — Если бы не опознала, мы бы вас выдернули в выходные.

— Протокол вскрытия и заключение уже есть?

— Все готово. Сейчас пришлем.

— Что-нибудь необычное обнаружено? Следы борьбы, пуля в животе, яд?

— Все в норме! — успокоили на том конце провода. — Смерть наступила от асфиксии. Самоубийца перед смертью был спокоен как танк, не дергался, не нервничал, даже не выпил ни грамма. Кстати, никакого рака у него не было. Печень как у быка.

— Здоровая? — переспросил следователь. — Одно другого не легче. Тело уже вернули вдове?

— Еще вчера.

Батурин швырнул трубку и задумался. Ничего не оставалось, как сделать запрос в прокуратуру с просьбой разрешить продолжить расследование. Прокуратура дала такое разрешение и даже не прислала своего следователя. Начальник вызвал практиканта Игошина.

— Ознакомьтесь с делом. Будете его вести. Под моим руководством, разумеется. Первым делом выясните, во сколько сегодня похороны Вороновича, а вторым делом отыщите поликлинику, к которой был приписан самоубийца.

Практикант сработал оперативно. Через полчаса Батурин уже разговаривал по телефону с терапевтом, который был хорошо осведомлен о здоровье Вороновича.

— Действительно, два года назад Натан Сигизмундович обращался ко мне с жалобой на печень. Она была увеличена от чрезмерного употребления алкоголя, но ни о каком злокачественном образовании речи не шло.

— Почему же все в один голос утверждали, что у него рак, но он добровольно отказался от госпитализации?

— Понятия не имею! — искренне удивлялся врач. — Печень я привел ему в норму довольно быстро, причем без всякой госпитализации. В ней, собственно, не было необходимости, но, возможно, я предлагал ему лечь в больницу на обследование. Сейчас уже точно не помню.

— И с тех пор он больше не жаловался на печень?

— На печень нет. Но жаловался на бронхи. Это было полгода назад. Вообще, здоровье у него было неплохое. Сердце как у молодого, давление сто двадцать на семьдесят. И это при всем том, что водку он хлебал ведрами.

— Но, возможно, после вас он с печенью обращался в какую-нибудь частную клинику?

— Может быть. Но мне об этом ничего не известно.

Не успел следователь положить трубку, как Игошин сообщил, что похороны литератора назначены на четырнадцать часов на Новогиреевском кладбище. Следователь посмотрел на часы и озабоченно произнес:

— Сейчас едем. Но сначала нужно выяснить, имеются ли эти пальчики в картотеке.

— Уже выяснил, — ответил Игошин. — Не имеются.

— Я так и думал, — пробормотал Батурин.

Если это действительно убийство, то убийца изобретателен и осторожен. Повесить быстро, без шума и пыли тушу в восемьдесят два килограмма и при этом не засветиться — тут надо суметь. Если это дилетант, то весьма талантливый.

По дороге на Новогиреевское кладбище следователю с удивительной ясностью представилась картина происшедшего. Как же он сразу не догадался, что Воронович повесился не сам. Это объясняет все нестыковки, и в первую очередь длину петли, а также то, что самоубийца не касался ногами стула. Литератору накинули петлю на шею, а потом вздернули вверх. После чего убийца привязал конец веревки к ручке двери и подложил к ногам подвешенного стул. Единственно, что смущало в этой версии, это то, что жертва не оказывала сопротивления.