Как обычно, показать фас, профиль, развернуться на камеру с улыбкой, махнув темно-шоколадной шевелюрой и просияв глазами. В своей улыбке она была уверена. В неудачные дни Аля находила в своей физии мильон недостатков (нос – слишком длинный, рот – как у мультяшной утки и так далее), но улыбкой была довольна. Мама говорила, что внешностью Аля пошла в отца. Эх, падре мио, где ты? Помнишь ли обо мне?..

Углова скучным тоном попросила рассказать о себе.

Пять лет в театральной студии, «Гроза», «Бесприданница», «Каменный гость», «Чайка» Баха, «Ромео и Джульетта», у меня были главные роли! (Пусть не всегда, но сейчас надо было распушить хвост.) Аля бодро докладывала на камеру и только хотела перейти к своему триумфу: четыре раза вызывали на бис, похвалы режиссера, репортаж про их «Ромео и Джульетту» на ярославском ТВ… как дама подняла руку:

– Достаточно. Давайте перейдем к сцене.

Радушия в этой тете было как в рубанке.

Аля отвернулась на секунду, замолчала, вызывая в памяти Машу – свою героиню, девушку вспыльчивую и в данный момент разобиженную (Маша встречалась со своей любовью и собиралась разнести его в пух и прах).

Взъерошенная произнесла первую реплику за героя, Аля подалась вперед…

– Бон джорно! Как у нас дела?

К ним ворвался румяный, упитанный молодой мужчина с розовым носиком, блестящими глазками – этакий довольный жизнью Наф-Наф, вернувшийся с лыжной прогулки.

– Глебчик, ты бы хоть стучался, – сказала Углова.

– Или ты мне не рада? – притворно ахнул Наф-Наф (Аля моментально его невзлюбила). – Ну, выкладывай: ты нашла нам новую звезду? Звездочку, звездюлечку? Татьян, тебе смешно, а мне Самсон скоро дырку в голове просверлит! – интимным баритоном сообщил он.

Татьяна, между тем, не смеялась и даже не улыбалась.

– Ищем. Вчера я тридцать девиц на Машу отсмотрела и сегодня смотрю. Пока что… – Углова неопределенно покачала головой.

– То есть все там в предбаннике – Маши? Неплохо. А это кто? – он кивнул на Альбину.

– Тоже Маша. Хочу попробовать.

Лицо румяного Глеба выразило изумление.

– Да ладно! Но послушай, она же… – он смерил Свирскую протестующим взглядом, – Татьян, а ты помнишь, что вещал мэтр? Первая любовь, нежное создание, такая тургеневская девушка…

– Это можно сыграть.

– Я Джульетту играла! – не смогла молчать Аля.

Наф-Наф развел руками, осклабясь.

– Джульетту – может быть. Но тургеневская девушка! Русая коса! Я дико извиняюсь, но вы скорее – где же ты, моя Сулико! Карменсита или Медисабель в крайнем случае… Я ничего не имею против, у меня самого друзья есть и грузины, и чеченцы, просто…

– Я не грузинка, я русская. У меня отец из Аргентины, – хмуро сказала Аля.

– Вот! Вот! – затыкал в воздух пальцем Глеб. – С Карменситой я не ошибся. Танюш, ты же лучше меня в сто раз понимаешь, что такое типаж! И как втемяшится режиссеру в голову совершенно определенный типаж и никуда, ни на сантиметр ты его…

– Стоп-стоп-стоп, – перебила его кастинг-директор, но сама остановилась, повернулась к Але. – Альбина! Вы подождите снаружи, хорошо?

Пару минут, вязких от дурных предчувствий, Аля прождала в коридоре, отгоняя от двери следующих претенденток на роль, среди которых, уж конечно, хватало и белокожих, и русоволосых.

Затем из тревожной двери выдавился веселый, румяный хряк.

– Без обид, – сказал он Але. – Удачи тебе!

Уже все понимая, Альбина вползла в комнату кастинга.

– Глеб – помощник режиссера, – сказала невозмутимая Углова. – У него, конечно, есть вес… Но я вас все равно запишу. Готовы?

И снова зажегся на камере красный глазок, Аля глубоко вдохнула – и нырнула в роль, как в глубокую воду. Она спорила, гневно спрашивала, вспыхивала, обижалась, просила – а напротив вставала туманная фигура кого-то, любимого незнакомца.

Для сотни актрис прослушивание – пшик и тьфу, а для сто первой – бархатная ступенька к роли.

Кажется, только что Аля закончила сцену, стояла, затаив дыхание, сцепив за спиной руки в замок, пока с нее, как слои краски, слезали чужие чувства – и вот уже дымчато-серая комнатка сменилась чернотой необъятного павильона, потолок взмыл вверх, вспыхнули тревожные луны софитов. Только что она была в четырех углах втроем с Угловой и оператором – на секунду смежила веки – и вокруг с полсотни человек, шорохи, стуки, треск и звяк, и гул разговоров, и перекрывающий этот гул голос второго режиссера: «Пе-ереставляем све-ет!» Стройная, правильная, греющая душу суета киносъемок. И в центре ее – Альбина Свирская с дурацкой улыбкой, обрадованная, притоптывает, смотрит, глазами лупает.

– Ты протирку для линз привезла? – рядом остановился Володька, щетинистый администратор. – Отлично. Будь другом, сбегай к реквизиторам за стреляными гильзами.

Аля кивнула и отправилась по адресу. Она же младший помощник за все, отчего ж не сбегать.

Дело в том, что Углова сказала: «Мы вам позвоним». Как говорили и все остальные в последние три месяца. Мы вам позвоним. Никто, ни один из них не позвонил. В этот раз был особый случай: не ролька на три слова в рекламе, не какая-нибудь эпизодическая продавщица или школьница, а большая, полноценная роль – судя по сцене, которую играла Аля, судя по вниманию к ней Наф-Нафа. Тут было что играть – и Альбина вывела на сцену весь свой оркестр реакций: нежно касалась струн, била в литавры, поднимала жалобную флейту, переходила в секунду от изумления к гневу, от стыда – к мольбе. Она знала, что взъерошенная была впечатлена, видела это по ее прищурившимся глазам. Аля ждала, что Углова скажет: «Вы, только вы!» А та опустила взгляд, покивала своим мыслям, пожевала губу и – ровным голосом – сказала: «Мы позвоним».

Что ни делай, хоть до луны допрыгни, Алины шансы не менялись.

Выйдя с кастинга, она обнаружила себя все там же, на Мосфильме. И вспомнила, что совсем рядом снимает кино продюсерша Жукова и прочие счастливцы, каждый при деле… Так неужели она сейчас поедет домой, в съемную комнату? И завтра – ее смена в кафе, тарелки, объедки, и послезавтра, и смена тянется, как резиновый клей, и так будет каждый день, каждый вечер, а телефон молчит в сумке, тяжелея с каждым днем, прирастая свинцовым молчанием. Уйти с Мосфильма – туда?

Ноги сами привели Свирскую в третий павильон, где она недавно играла в массовке. Она нашла белесого продюсера и пристала к нему насчет работы. Ей повезло – им нужен был еще один помощник на площадке. Пусть конец съемок близко, работа всего на пять дней, зарплата как на булавки – Аля тут же позвонила в свою кафешку, уволилась и осталась на съемках.

С утра снимали сцену перестрелки в операционной. Звезду фильма Свирская узнала сразу: Уланов, ныне телеведущий, а в прошлом – чемпион боев без правил и чего-то еще подобного. Уланов выглядел как советский рабочий с плаката: честное простое лицо, косая челка, гранитные мышцы; только все пошире, будто плакат растянули.

В два часа дня звезда и другие актеры покинули фанерную декорацию, оставив после себя россыпь гильз, ошметки бинтов и пунктиром простреленную кровавую простыню, свисавшую с каталки. В черноте павильона уже витал запах харчо и жареных котлет – в углу расставили свои кастрюли кормильцы всей съемочной братии. Обед!

Скоренько проглотив первое и второе, Аля вышла подышать воздухом.

Октябрьский ветер свистел по дорожкам Мосфильма. Беспокойный ветер насвистывал в ухо: «Ш-што ты будешшь делать, когда кончатся съемки?»

Свирская достала мобильник. Всё ярославские номера. Теперь она по ним звонила редко, потому что ведь дорого.

– Але, Верка!

– Э-эй, привет! – зазвучал обрадованный голос. – Ты как там?

– Офигенски! Работаю в кино, уже пятый час пошел.

– Иди ты! Кого играешь?

– Никого. Я девочкой на побегушках пошла. Знаешь, мало ли… Буду крутиться в нужном месте, вдруг представится случай? Перезнакомилюсь тут со всеми, вдруг режиссер на меня внимание обратит или найду…

– Алька, я убегаю! – перебила подруга. – У меня сейчас пара начнется, – она, в отличие от Али, поступила в педагогический. – Потом репетиция, мы «Белую гвардию» ставим, ну, ты понимаешь, раньше ночи не освобожусь. Я тебе перезвоню завтра!