– Чего? – удивился Славик.

Он оглянулся на начальницу за разрешением. Та, уставившись на ассистентку изумленно и презрительно, махнула Славке рукой: «Давай».

Они неслись по Кутузовскому проспекту в потоке машин, прибавлявших ходу, пока можно, пока не начался час пробок и продвижение ползком. Славик в два приема перестроился в крайний правый ряд и затормозил.

Варя дернула дверь, выбралась на проезжую часть. Что-то грохнуло.

– Ноутбук не твой, побережней, – сказала Жукова.

Варя швырнула ноут на сиденье, хлопнула дверцей и, вместо того, чтобы обойти машину и выйти на тротуар, побежала через проспект. В движении автомобилей был пробел, но все же так шастать было против правил.

– Истеричка! – крикнула ей вслед Жукова.

– Вобще отстой! – поддержал Славик. – Есть же зебра, иди на свою зебру – нет! Из-за таких, блин, все аварии!

Варя между тем остановилась на двойной сплошной, пережидая поток машин на другой стороне. Она сжимала перед грудью сумку, подергиваясь, как нервный бегун на старте, и вдруг рванула вперед.

Это было делом секунды. Только что она стояла на двойной сплошной – и вот уже превратилась в куклу, подброшенную над дорогой красным внедорожником на второй полосе. Славик, будто получивший удар под дых, окаменел с разинутым ртом. Он видел, как нечто маленькое, светло-синее описало высокую дугу и шлепнулось на тротуар на противоположной стороне проспекта, прямо под ноги шествовавшей мимо тучной старухе, которая немедленно завизжала. Ее визг слился с визгом тормозов, с криками, с истошными гудками машин.

– Вот глупость! – прошептала сзади Жукова.

Славик, не особенно понимая, что он делает, открыл дверь и высунулся из машины, затем вышел. Красный внедорожник затормозил метров через двадцать после столкновения, его владелец сидел, уронив голову на руль.

Тело упало на разделительную полосу между вторым и третьим рядами. В основном машины объезжали его, сбавляя скорость, но некоторые остановились.

Славик заметил, что ноги Вари, лежавшей ничком, босые. Одна синяя туфля валялась неподалеку, а другая, как он понял теперь, и была тем предметом, отлетевшим на тротуар.

– Не жилец, – произнес Саврасов.

Останавливая машины растопыренной пятерней (ехали они небыстро, видели: случилось что-то), Славик побежал к месту происшествия. На тротуаре уже скопились люди, кто-то по мобильному орал: «Скорая? Тут женщину сшибли!..» Двое выбрались из машин, подошли к телу и стояли, потерянно перетаптываясь, кто-то из окна автомобиля крикнул: «Надо проверить, жива ли!»

У Славика зазвонил телефон в кармане. Автоматически он поднес трубку к уху.

– Она жива? Да говори скорей, она жива? – дрогнувшим голосом спросила Жукова.

Славик посмотрел на тело, замершее в изломанной, неправильной позе.

– Вряд ли.

– Останься, скажешь милиции, кто она, что ты ее вез с Мосфильма в офис.

Славик оглянулся: их машина была пуста, Жукова ушла оттуда.

– Скажешь, что высадил меня у Кутузовской, возле торгового центра. Ясно? – продолжала начальница. Голос у нее был неровный, похоже, она говорила на ходу, чуть ли не на бегу.

– Хорошо.

– Я вышла раньше, понял? А дальше ты ехал в офис и тут она попросила высадить.

– Хорошо, – тупо повторил Славик.

– Я просто не хочу, чтобы мое имя где-то трепали, – торопливо говорила Жукова. —Славик, ты всё понял? Не подведи меня! Понял?

– Хорошо, – кивнул Саврасов. – Да-да!

Он словно только-только начал отходить от заморозки.

– Я позже позвоню, – бросила Катерина и отключилась.

Бар с погашеным светом, пустой: тьма, голые стулья, столы, висят прозрачные шеренги шаров-бокалов над стойкой, блестят бутылки с разноцветными жидкостями – еле-еле поблескивают, не то, что вчера, когда все играло в лучах подсветки.

Аля прохаживалась в оставленной декорации.

«Золотой мой! Чемпион ты мой! Больше чувства! Чтоб там, йоптыть, магма клокотала!» – ей вспомнилось, как вчера вечером приплясывал вокруг звезды рыжий режиссер, едва не кусая пальцы.

Свирская чуть размяла лицо (пусть не гуттаперчиевую физию, но почти), затем выпятила челюсть вместе с нижней губой, верхнюю прогнула луком, брови надвинула на глаза…

– Не плачь, – железобетонным голосом. – Я найду этих подонков!

– Похож! – хехекнул кто-то рядом.

У декорации притормозил реквизитор.

Руки растопырились кренделем, будто бугры мышц не позволяют им прижаться к бокам. Пластика мастодонта в походке.

– Уланов? – спросил еще кто-то. Зрителей прибавилось.

– Зря они со мной связались, – сказала гранитная ряха, надетая поверх Алиного лица.

Вокруг заржали. Передразнивать у Свирской всегда получалось.

«Уланов» загудел, прохаживаясь:

– Ну все, последний дубль! Я же не подопытный кролик, что вы меня, как Полпот Кампучию. Я школу МХАТа не кончал!

Переливавшиеся хихи-хаха вдруг оборвались. Аля бросила взгляд в аудиторию – вот черт! Посреди съемочного народа стоял, скрестив руки на груди, возмущенный блондин-продюсер, а рядом – сама Жукова с каменной физиономией.

– Девушка, ты что себе позволяешь? – завопил белесый. – А если бы Уланов сюда подошел?! Ты совсем…

– Да ладно, – сказала Катерина. – Игорь, не нуди. Клево получилось, – обратилась она к Але, – Только чур – больше на звезду не тявкай!

Замолкшие киношники облегченно поддержали ее общим смешком.

– Расходимся! Дел полно, – скомандовал зрителям белесый.

– А пойдем-ка и мы, голубчик, – подхватила Жукова блондина под руку, – Поболтаем в стороне…

Аля проводила взглядом уходящих в разные стороны киношников. Только что все пребывали в полупраздничном расслаблении перед финишем – и вот распался круг зрителей, смешки сменились звуками шагов, щелканьем тумблеров, деловитыми окриками, уговорами по мобильным, скрежетом железа о бетонный пол, шелестом бумаги. Пусть к ней развернулись спиной, она и спины эти готова была любить, и весь этот гул – гул волшебной фабрики. Милые, вы хоть понимаете свое везение? Вы-то останетесь, а у меня конец съемок – конец. Уже завтра – хоть в Ярославль возвращайся.

– Посторонись, – потеснили Алю из вчерашней декорации.

И декорацию, ломоть темного бара, начали разбирать. Двое рабочих сняли с петель красную дверь и понесли мимо Али. Еще один вход в мир кино проплыл мимо носа.

«Последний день» – произнесла она тихо, перекатывая во рту горечь звуков. Ей почему-то вспомнился другой последний день – у моря. Песок, убегающий через пальцы. Протяжные зазывания разносчиков кукурузы, тающего мороженого, резаных арбузов. Пена, утекающая из-под ног.

К морю Аля ездила один-единственный раз в жизни, давно – когда ей было семь лет. И лучше б не ездила. Отдохнула с мамулей на курорте, называется… Лучше б не отдыхали!

Хотя само море она полюбила. Соленый вкус на растопыренной ладони, кувыркание в налетевшей волне, темно-серые мальки, которые снуют на мелководье, найденный куриный бог, пятки, облепленные песком и ракушечной крошкой, липкие красные леденцы на палочке, зной, глухая тень от зонта, утренние протяжные облака над спокойным, светло-шелковым морем… Море-море-море. Любовь без рассуждений. Только показалась бирюзовая полоска – и сразу толчок в сердце: люблю. А может быть, это голос крови, голос ее отца, пропавшего в далекой, почти мифической Аргентине, сгинувшего под расплавляющим солнцем или в порту с названием вроде Консепсьон или Санта-Мария-де-ла-Крус.

– Эй! – ей махал из угла павильона блондин-продюсер.

Он попросил сгонять за его ноутбуком, забытым у костюмеров. Когда Аля вернулась, белесый и Жукова устроились в креслах и беседовали.

– … Ты уж постарайся, – говорила Катерина Великая своим сипловатым голосом, – сам понимаешь, голубчик, многое зависит…

Тот почему-то морщился, но молчал.

– Детка, скажи Наташе, пусть сварит мне кофе, – обратилась Жукова к Але.

Наташей оказалась дородная буфетчица. Она впервые на Алиной памяти извлекла из коробки сияющую медную турку, засыпала, точно отмерив, кофе и сахар, долила воды ровно на две трети и торжественно водрузила сосуд на заляпанную электроплитку.