И над каждым мостом, над аркадами каждого моста, Исполинским венцом шевелились и млели они, ВОлгры — прозвище их: дымно-серые груды, наросты, Без зрачков, безо рта, неуклюжие, рыхлые пни. Их чудовищных тел не избегли ни кровли, ни шпили, И, казалось, их грел инфракрасный тоскующий свет; Неживые глазницы, его, поглощая, следили: Кто у ног их клубится? и чьей еще кармы здесь нет? Неужели же здесь им достаточно жертв беззаботных, И простак, ротозей им добычей попасться готов?.. И тогда, приглядясь, различил я меж стен, в подворотнях, Моих новых друзей соотечественников, — земляков. Я и сам был таким, мое голое, жалкое тело Растеряло ту рвань, что из Скривнуса взял в Мород; Смыв черты, словно грим, плоть бесформенным сгустком серела И не скрыла бы ткань, что я — нечисть, я — гном, я — урод. …Одна из мук Агра — осознанное созерцание собственного убожества. 8 Так, не решаясь спуститься вниз, Прятался я тайком за карниз, Вглядываясь в бугроватый проспект. В капищах люциферических сект Стену у входа, как мрачный страж, Мог бы украсить этот пейзаж. В хмурых кварталах юга, вдали, Восемь согнувшихся волгр несли Балку — размерами — с вековой Ствол калифорнийских секвой. Да, они были разумны. Их жест Был языком этих скорбных мест, Грустной заменой и слов, и книг. Их привлекал туманный двойник Зданья высотного, кручи и рвы На юго-западе этой Москвы. Как бы до половины в бетон Волграми был он овеществлен; Верхний же ярус и чахлый шпиль Мглисты казались, как дым, как пыль. Вот, очереднАя балка вошла В паз уготовленного дупла, И заструился — багров, кровав В толще ее угрюмый состав. Как зачарованный, я смотрел На череду непонятных дел, На монотонный и мерный труд Этих рассудочно-хитрых груд. Мы громоздим этаж на этаж; То же — и волгры. А воля — та ж? Низкое облако черных паров Двигалось и на шпиль, и на ров, Волгр задевая правым крылом. Видно, то было здесь частым злом: Черный, точно китайская тушь, Ливень хлестнул бока этих туш, И превратил — чуть туча прошла В черные глыбища их тела. …В Агре он видит впервые вампирических обитателей чистилищ, восполняющих убыль жизненных сил всасыванием энергии человечества.
9 Миллионами нас исчислять надо, с Агром знакомых, Нас, когда-то людьми называвших себя наверху, И жестокий рассказ, как от волгр ускользали тайком мы, Я от слез и стыда не посмею доверить стиху. Было нечто сродни в нас медлительно гасшим лампадам… Но в короткие дни я, сорвавшийся издалека, Промелькнул мимоходом нет, резче скажу, мимопадом, Остальные ж томились: недели? года? иль века? Дорогие… Вся гордость, все лучшее ими забыто; Точно ветер над городом, гонит их призрачный бич, И сквозят через них блики сального, тусклого быта, Блекло-мутные дни, счет ничтожных потерь и добыч, Пропотевший уют человеческих стойл и квартирок, Где снуют и клубятся отбросы народной души; Этажи новостроек, где бес современного мира Им кадит, как героям, твердя, что они хороши; Все яснее сквозь них различал я вихрящийся омут, Просверливший миры и по жерлам свергавший сюда Миллионы слепых, покорившихся трижды слепому, Сгустки похоти, лжи, мести, жадности, сна и труда. Род? сословие? класс?.. Вероломный тиран революций Раздробил скорлупу их пример и обычай отцов; Суетливою массой по Верхней Москве они льются, Пока рок на тропу не наступит, незряч и свинцов. — Плачь, Великое Сердце, Кому из народных святилищ Благовонным туманом текут славословия, — плачь! Плачь о детищах тлена, о пленниках горьких чистилищ, Кто, как праздная пена, не холоден и не горяч! Плачь, Великое Сердце! По Ирмосам и литургиям Из небесного храма под черную сень низойди, Облегчи их блужданья! Вернуться к Тебе помоги им, Ты, огонь состраданья, затепленный в каждой груди! …Нет, молиться вот так я тогда не умел еще… Ужас В закоулки, во мрак меня гнал, точно плетью, пока Тайна здешних убежищ, из брошенных слов обнаружась, Мне внезапной надеждой забрезжила издалека. |
