Но из страдающих никто Не видит рядом — тут — товарища: Все тишью смертной залито И ты б устал, живую тварь ища. Один! один! навек один! Бок о бок лишь с воспоминанием!.. Что проку в том, что крохи льдин Я, как подачку темной длани, ем? Жизнь догоревшая, светясь, В мозгу маячила гнилушками, И я, крича, бросался в грязь Лицо в ней прятать, как подушками. Да где ж я, Господи?! на дне? В загробном, черном отражении?.. И Скривнус раем мнился мне: Там люди были, речь, движение… Отдать бы все за ровный стук, За рабий труд, за скуку драянья… О, этот дьявольский досуг! О, первые шаги раскаянья! Ни с чего другого, как с ужаса перед объемом совершенного зла, начинается возмездие для душ этого рода. 6 Так, порываясь из крепких лап, Духов возмездья бесправный раб, Трижды, четырежды жизнь былую Я протвердил здесь, как аллилуйю. Может быть, и Мород чудесам Настежь бывает порой. Но сам Я не видал их ни в чьей судьбе там, Слыша себя лишь во мраке этом. Счастлив, кто не осязал никогда, Как вероломна эта вода. Как пузырями дышит порода В черных засАсывалищах Морода. Чудом спасался я раза два, Чахлую ногу вырвав едва Прочь из ловилища, скрытого ловко, Приторно-липкого, как мухоловка. И представлялось: двадцатый год Здесь я блуждаю: «предел невзгод»… Так рассуждал я до той минуты Зноба, когда оказались круты Выгибы гор, и, сорвавшись в ил, Тщетно взвывал я, напрасно выл. Булькая, как болотная жижа, Ил увлекал меня ниже, ниже… О, этой жиже, текущей в рот, Я предпочел бы даже Мород. …В цепи последовательных спусков из слоя в слой, каждый новый спуск кажется страшнее предыдущего, ибо крепнет догадка, что следующий этап окажется ужаснее всех пройденных. 7. АГР Обреченное «я» чуть маячило в круговороте, У границ бытия бесполезную бросив борьбу. Гибель? новая смерть? новый спуск превращаемой плоти?.. Непроглядная твердь… и пространство — как в душном гробу. Спуск замедлился. Вдруг я опять различил среди мрака Странный мир: виадук… пятна, схожие с башнею… мост… Тускло-огненный свет излучался от них, как от знака, Что реальность — не бред! проникает в мой стынущий мозг. Где я?.. жив или нет?.. Я — нагой, я — растерзанный, рваный… Шаткий шаг — парапет камни лестницы — даль в багреце А внизу, из глубин, с непроглядного дна котлована Россыпь тусклых рубинов, как в бархатно-черном ларце. Ты, читающий, верь! ты и сам это скоро увидишь! Густо-черная твердь оставалась глуха и нема, Но без волн, без теченья, как вниз опрокинутый Китеж, Колдовскими свеченьями рдели мосты и дома. Встала в памяти ночь: гордый праздник советского строя, Отшатнувшийся прочь аспид туч над фронтом дворца, И надменный портал с красным вымпелом в небо сырое, За кварталом квартал в море пурпура и багреца. Понял наново я: то был тайный намек, непонятный Ни для толп, ни для рот, ни для чванных гостей у трибун На испод бытия: вот на эти багровые пятна И на аспидный свод, не видавший ни солнца, ни лун. О, в какие слова заключить внерассудочный опыт? Мы находим едва знаки слов для земных величин, Что же скажет уму стих про эти нездешние тропы, Про геенскую тьму и про цвет преисподних пучин? Кремль я видел другой с очертаньем туманного трона, Дальше — черной дугой неподвижную реку Москву Нет, не нашу Москву: беспросветную тьму Ахерона, В грозной правде нагой представлявшейся мне наяву. Так. — Двойник. — Но какой?.. Я спустился — и обмер: на крыше, Сиротливо, щекой к алой башне прижавшись, одна, Приютилась она: две дыры вместо глаз, словно ниши, Где ни блеска, ни зги, ни игры отражений, ни дна. Охвативши рукой, колоссальной, как хвост диплодока, Рыхлой башни устои, она изнывала, дрожа, От желания взвыть, но — ни пасти, ни губ… Только око Вопияло без звука, окном ее духа служа. Что глядело оттуда? что грезилось ей? И какие Несчетные груды погибших в утробе ее В свои жилы влила эта хмурая иерархИя, И невольница Зла, и живое ее острие? Был неясно похож на сторожкое хищное ухо Заостренный бугор над глазницами… и до земли С расползавшейся кожи, с груди, поднимавшейся глухо, Из разъявшихся пор сероватые струи текли. |
