— Я ведь тебе нравлюсь? Тогда сними это, — она взглядом указала на ладанку на его голой груди.

Федор молча покачал головой. О своем обещании он даже и не вспоминал. Просто ему было интересно — и немного жутко. Как вечером в знакомой уютной комнате читать страшный рассказ.

— Ну что ты с ним так долго? — прозвучал откуда-то сбоку негромкий, мелодичный и очень уверенный в себе голос.

— У него оберег, — не повернув головы, ответила женщина. — И снимать не хочет.

— Приведи его сюда, — скомандовал тот же голос, и Федор повернулся, чтобы посмотреть, кто там еще.

Влево, дальше от плотины, за корявой развесистой березой, к которой приткнулся автомобиль, протянулась между урезом воды и откосом ровная, поросшая мелкой травой, площадка. На ней, частично заслоненные березой и несколькими кустами вокруг нее, водили хоровод, кружились, танцевали точно так же одетые девушки. Их было не менее десяти, некоторые были нагими. Движения их походили, скорее, на аэробику — из тех, что напоминают танец, а не гимнастические упражнения. Одна из них стояла неподвижно в центре полянки и смотрела в их сторону. Федор не отводил от них взгляда несколько секунд, ему уже начало казаться, что он слышит музыку…

Его грубо вернул к окружающей действительности резкий рывок. Собеседница Федора с неженской силой схватила его за запястье и потянула за собой, на полянку, где резвились ее товарки. Федор резким движением освободился от захвата — с дзюдо она явно знакома не была. Он коротко глянул в ее сторону — никаких следов удивления или раздражения на прекрасном мраморном лице заметно не было.

— Я сам пойду, — буркнул он. В его душу начал закрадываться безотчетный страх, не перед этими симпатичными, правда, немного странными женщинами, но перед чем-то неотвратимым и неодолимым, как стихийное бедствие, с чем они были связаны и что олицетворяли.

Он двинулся вперед, обойдя свою собеседницу, как неодушевленный предмет. На полпути к танцующим дивам он резко повернул и направился к старой березе. Краем глаза он заметил, что незнакомка легкими неслышными шагами движется вслед за ним. Не обращая на нее внимания, он обогнул машину и подошел туда, где в тени березы оставил Аркадия — вкушать на расстеленном рядне сладкую послеобеденную дрему. Аркадий все еще был здесь, но не один. Над ним с веткой в руке склонилась одна из этих… фей… и ритмичными движениями ветки отгоняла от лица Аркадия мух. Аркадий сладко посапывал во сне, на разрумянившемся лице выступила легкая испарина, видно было, что кошмары его не мучают. Склонившаяся над Аркадием девушка, не переставая помахивать своим опахалом, повернула голову и посмотрела на Федора и его спутницу. Они были похожи, как сестры — то же безупречное тело под полупрозрачным одеянием, та же отрешенность и полное отсутствие эмоций на красивом лице, тот же пристальный холодный взгляд.

За спиной переступила с ноги на ногу его охранница. Надо идти, подумал Федор. Он еще чувствовал на руке стальной захват нежных тоненьких пальчиков и понимал, что возьмись они за него вдвоем, шансов освободиться не будет никаких. Он бросил еще один взгляд на Аркадия, убедился, что помощь не требуется, и пошел на поляну, к неподвижно ожидающей его предводительнице этих жутковатых красавиц.

— Чего вы от нас хотите? — спросил Федор, не дожидаясь, пока первой заговорит она.

Она не спешила с ответом. Задумчиво оглядев его, она скользнула взглядом дальше, на залитую светом гладь пруда, на темную листву кустов на той стороне, на клочья облачной ваты в высоком летнем небе.

Федор хорошо рассмотрел ее. Лицо ее, как и лица остальных женщин, не имело возраста. Оно могло принадлежать и двадцатилетней девушке, но Федор чувствовал, что она старше. Много старше.

Остальные девушки встали вокруг них в хоровод и двигались, не держась за руки, но совершая диковинные танцевальные па, и все это молча и без обязательного в таких случаях веселого оживления. Лица их оставались бесстрастными. Стройные тела, тугие и упругие, изгибались в танце. Почему-то это не вызывало у Федора отклика.

— Мы тебе не нравимся? — вернул его на землю вопрос.

— Как тебя зовут? — вместо ответа спросил он.

Она улыбнулась, обнажив безупречные зубы. Это было первое проявление эмоций, которое он у них видел.

— Мы не говорим людям своих имен.

— Тогда — кто вы?

— Но ведь ты уже догадался, так зачем слова? Вы, люди, слишком много значения придаете словам.

— Нет, не может быть. Если уж вы русалки, то должны выходить только ночью, при луне… И петь должны, когда хороводы водите…

Она опять улыбнулась:

— Ну, ты же понимаешь, что вокруг сплошные суеверия… А мы вовсе не собираемся уточнять, где правда, а где ложь…

Она замолчала и с каким-то грустным выражением посмотрела на Федора:

— А что до песен — девочки, споем для Федора Петровича!

"Даже имя знают", — успел подумать Федор, и тут на него навалилось… Он не мог потом не то чтобы описать, но даже вспомнить, что это было. Началось с тихого ангельского пения, пения без слов, но Федору все время казалось, что вот-вот и он начнет понимать смысл. Сладкая грусть охватила его, он всей душой жаждал присоединиться к поющим. Он уже не понимал, как это только что мог считать их холодными и бесчувственными. Он уже предвкушал, какое наслаждение его ожидает…

Внезапно он чихнул, и сладкая истома, охватившая его, на мгновение отступила. Затем он чихнул еще раз и еще. Мозг нехотя освобождался от дурмана, Федору нравилось оставаться в предвкушении томительного бессилия. Но запах становился все сильнее, едкий растительный запах. Он уже не заставлял чихать, Федор втягивал его, чувствуя, как зыбкий, причудливый мир вокруг начинает принимать четкие очертания. Ладанка на груди слегка дымилась, окутывая его неясным сизоватым облачком. Сквозь тонкую пелену дыма Федор сфокусировал взгляд на лице стоявшей напротив него женщины. Она смотрела прямо в глаза ему, и ее взгляд выражал грусть и сожаление.

— Да, ты правильно понял — тебя ожидала радость. Полная, не ограниченная ничем. Но ты сделал выбор, и я могу только сказать, что сожалею. Ты мне нравишься, и тебе хорошо было бы с нами. А теперь — прощай!

Федор вытер слезы, выступившие от дыма, и спросил:

— Может — до свиданья?

Она кивнула русалочкам, и они дружной стайкой легко побежали вдоль пруда, а она повернулась к Федору и грустно улыбнулась:

— Миленький, много ли раз тебе или комунибудь из твоих знакомых приходилось видеть русалок? Так что прощай, миленький… Прощай…

Она слабо махнула ему рукой и исчезла. Федор постоял мгновение и пошел к Аркадию, чувствуя слабость во всем теле и еле превозмогая охватившую его усталость.

Аркадий все так же спал, и все так же в изголовье его стояла русалка, оберегавшая сон. Она подняла голову и посмотрела на Федора, как ему показалось — вопросительно.

— Они ушли, — улыбнулся он ей. — Беги, догоняй.

Она испуганно, совсем по-девчоночьи, взвизгнула, бросила ветку и кинулась бежать. Аркадий тут же открыл глаза и спросил:

— Я уснул, что ли?

— Ты не поверишь, но я, кажется, тоже, — ответил ему Федор, поднимая брошенную русалкой ветку и убирая ее в багажник. — Ты полежи еще, а я порыбачу. Всем чертям назло…

Он устало улыбнулся Аркадию и пошел к воде.

Было еще совсем рано, около пяти часов, когда они подъехали к дому. Оказавшаяся во дворе Ольга откинула воротину и, улыбаясь, пропустила их во двор.

— Ну, рыбаки, рыбка плавает по дну?

— Да немного поймали, — небрежно ответил Аркадий, доставая сумку с уловом.

— А я-то пожарить собралась, — разочарованно сказала Ольга и отвернулась. На губах ее играла слабая улыбка.

— Да ты посмотри, ты посмотри, — забеспокоился Аркадий, тыча ей сумку.

Она взяла сумку, заглянула в нее и ахнула:

— Ничего себе — немного! Да здесь килограмм шесть будет!

Аркадий раздулся от гордости: