— Меня вещи слушаются. И я знаю, что мужчинам нужно…

Последняя фраза прозвучала несколько двусмысленно, и Федор усмехнулся, и тут до слуха его донесся чуть слышный ее смешок. Федор улегся, собрался было почитать перед сном, но тут же уснул.

…Разбудил его куриный переполох. Несколько кур не то истошно выясняли что-то под окном, не то перепуганы были до истерики — уснуть, во всяком случае, под этот гам нечего было и думать. В окно сочился пепельный пасмурный свет. "А какая погода была вчера!", — с тоской подумал Федор. Он оделся и вышел на крыльцо. Куры давно успокоились — поблизости не видно было ни одной. Дождя не было; солнца, впрочем, тоже. Под навесом загадочно притихла машина, неярко поблескивая хромом и стеклом. Вообще тишина вдруг установилась такая, что не верилось, что разбудил его шум во дворе. Он внимательно огляделся. Хозяев не было и в помине. Спят еще? Похоже на то… Он спустился с крыльца, не торопясь вышел за калитку. На улице тоже стояла ненастоящая тишина. Федор вспомнил жутковатое безмолвие, царившее в лесном урочище, куда занесла его нелегкая, и зябко передернул плечами — показалось вдруг, что в спину подуло ледяным сквозняком…

Послышался глухой перебивчивый топот ног по земле. Из чьего-то двора выбежала ватага детей. Они бежали, перегоняя друг друга, толкаясь и задевая один другого плечами, но, кроме топота, не издавали ни звука — ни вскрика, ни смеха, ни громкого разгоряченного дыхания. Они пробежали мимо Федора; один из них, совсем маленький мальчик, бежал, оборачиваясь, поднимая к Федору ухмыляющееся взрослое лицо — лицо карлика. Федору стало жутко, и он проснулся. Одуряюще пахла какая-то трава — здесь, на веранде. Сквозь прозрачные тюлевые занавески сочился тусклый серый свет. "Светает. Часа четыре утра…" — подумал Федор. Было тихо, ни ветерка, ни шороха. Он нашарил настольную лампу и щелкнул выключателем. За окнами мгновенно стемнело. Ему чудился сквозь стекло чей-то чужой пристальный взгляд. Стараясь все делать так, как если бы этого ощущения не было, Федор взял со столика часы — четверть пятого. Затем нашарил на столе сигареты и, прихватив пепельницу, выключил свет. Когда глаза чуть привыкли, он подошел к открытому окну и, поставив на узкий подоконник пепельницу, сел. Закурив, он выпустил дым в окно, всматриваясь в смутный, пасмурный двор за окном, темные кусты за заборчиком, светлую полосу неба на востоке. Чувство чужого присутствия ослабло — он выглядывал из окна веранды, как из укрытия, под эфемерной защитой шторы. С сигаретным дымком смешивался другой запах, растительный, пряный и сильный. Осмотревшись, Федор обнаружил его источник: на подоконнике, чуть поодаль, стояла стеклянная пол-литровая банка с водой, в которую был вставлен уже завядший, обессиленно поникший, пучок травы. Отведя рукой занавеску и наклонившись к банке, Федор потянул носом — без сомнений, это был именно тот запах, что он почувствовал сразу по пробуждении. Он не был неприятным, в нем, несмотря на его резкость, была какая-то свежесть. Вдохнув посильнее, Федор почувствовал, как прояснилась голова, еще не освободившаяся от остатков ночного кошмара. Докурив, он раздавил окурок в пепельнице и прошел к дивану. Хотя на улице уже зарождался новый день, здесь, в глубине веранды, еще царила ночь. Федор улегся. Может быть потому, что во дворе стало сейчас светлее, неприятное чувство, что за ним следят, прошло, и Федор уснул.

Когда он снова открыл глаза, на веранду вливались золотые потоки света, превратившие старенькие тюлевые занавески в серебряное кружево. От вечерней духоты не осталось и следа, воздух был прохладен, как безоблачным майским утром. За дверью, в коридорчике и на крыльце, слышны были осторожные, почти бесшумные шаги. Вот где-то в недрах дома грохнуло, послышалась грузная поступь Аркадия, быстрый укоризненный шепот Ольги, виноватое бубнение в ответ. Федор улыбнулся и сбросил одеяло.

Под ногой тихо вздохнули половицы крыльца. Хозяев не было видно. Федор прислушался — из открытых дверей дома тоже не доносилось ни звука. Низкое еще солнце обволакивало теплом, предвещая отличный день. Он потянулся, еще раз огляделся и направился под навес достать из багажника сумку с вещами, о чем не обеспокоился вчера. «Москвич» ласково встретил хозяина, соскучившись без него за ночь в незнакомом месте. Он услужливо, лишь рука Федора коснулась запора, распахнул багажник, и Федор вынужден был придержать крышку, чтобы она от усердия не стукнула по ограничителям. Он выставил сумку на верстак и открыл ее. Сверток с полотенцем и чистым бельем лежал сверху. "Пойдем, посмотрим, что за чудо-душ соорудил Аркаша", — вполголоса предложил сам себе Федор.

Душ — большой плоский бак с водой, весь день греющейся на солнце и не успевающей остыть за ночь, — с трех сторон был окружен дощатыми двухметровыми стенами. С четвертой стороны в него был вход из-под навеса, так что увидеть внутренность сооружения можно было, лишь подойдя вплотную к нему.

Федор обошел машину, ласково погладив ее по капоту, и, как вкопанный, остановился перед проемом в стене — входом в душ. Разумеется, если б вода была включена, он услышал бы журчание струй и был бы предупрежден. А так он буквально остолбенел — внутри незатейливого сооружения, на гладко струганном, потемневшем от влаги полу стояла и вытиралась после душа Ольга.

Не отводя глаз от ее невысокой подтянутой фигуры, чуть влажной после душа, упругой кожи, он попятился и остановился, уперевшись спиной в поддерживающий крышу столб.

— Простите, я… право, не знал… — сбивчиво проговорил он, подумав одновременно, что было бы о-очень интересно, если бы в эту минуту появился Аркадий…

— Да я сама виновата. Ваши шаги услышала, так надо было голос подать, без тени раскаяния сказала Ольга. — А Аркаши дома нет. За молоком в соседнюю улицу пошел.

Она, не стесняясь и не отводя глаз, надевала в рукава халатик. Груди тяжело колыхнулись, когда она, взяв за отвороты, одернула его на себе. В последний раз сверкнуло обнаженное тело, и халат запахнулся. И словно прекратилось действие заклинания — Федор почувствовал, как исчезает чувство неловкости, проходит скованность и возвращается способность свободно двигаться и разговаривать. Здесь, в узком проходе, двоим разойтись было сложно, и Федор попятился назад, под навес, подумав при этом, что со стороны это выглядит так, что он боится ее…

— Ну что вы, — негромко сказала Ольга, остановившись напротив и почти касаясь его прикрытыми тонкой тканью полушариями высокой груди, — я же знаю, что вы не боитесь. И вообще, — она коротко, как сверкнула, улыбнулась, — вам еще предстоит нагую женщину увидеть. Близко. И не одну. И не меня. Скоро, может, даже сегодня…

Она так и сказала «нагую», а ведь не была учительшей или агрономшей. Она была простой деревенской женщиной, и Федор голову готов был прозакладывать: язык человека отражает его среду и род занятий. В этом тоже была загадка.

Ольга пошла прочь, слегка покачивая бедрами, а Федор беззвучно рассмеялся и подумал: "Ну, ведьма! Заранее знает, о чем я думаю! А вообще сколько, интересно, ей лет? Аркаша вроде говорил, что они уже тридцать лет, как женаты… Да по ней что-то непохоже…"

Улыбка тут же сползла с его лица, потому что она, отойдя от него на десяток шагов, вдруг остановилась и, не оборачиваясь, укоризненно сказала через плечо:

— Фе-едор Петрович! Женщину, о возрасте… Просто ф-фу…

Когда Федор, причесывая влажные волосы, вновь вышел во двор, его радостно приветствовал возвратившийся Аркадий, но Федор едва обратил на него внимание, потому что в это время на крыльце появилась Ольга Васильевна с банкой уже знакомой Федору увядшей зелени. Встревоженно посмотрев на гостя, она вполголоса спросила:

— Я ведь так и не поинтересовалась, как вы сегодня спали, на новом-то месте?

— Да ничего, спасибо… — Федор успел забыть о ночном кошмаре. Точнее, сгладилась острота восприятия, и то, что несколько часов назад казалось неприятным и даже жутким, теперь было лишь смутным воспоминанием. Да и не понять стало, что приснилось, а что было наяву… Вот ухмыляющийся карлик, со злым и капризным лицом, точно приснился, а куры, переполошившие все вокруг…