– Ой, паскуда! Ой, …! Ой, сволачь! Тварь, что дэлаит са мной!

С успехом, устроив Ваше бесплатное купание, причем не где-нибудь, а в ее собственной кровати, Иван, тем же путем, каким попал в «стан врага», намылился обратно. Разница между тайным вторжением на чужую территорию, откуда до сих пор доносились матерные выкрики Ваши наряду с весьма нелестными эпитетами в адрес своего обидчика, и тем, как стремительно Сухнин выметался из ее апартаментов, была столь очевидна, что те, кто невольно наблюдал эту удивительную картину, едва не лопнули от смеха. Когда Иван был уже на полпути к карнизу, мокрая Ваша высунулась в окно. Яростно погрозив ему кулаком, она тут же исчезла в глубине своей квартиры. Едва Сухнин спустился на землю, подле него с кочергой в руке негаданно-нежданно очутилась Ваша. Она так саданула ею Ивана по хребтине, что тот с трудом удержался на ногах. Корчась от боли, он пустился наутек вприпрыжку. Между делом, хапнув еще полстаканчика водки, Чувашов младший принялся пиликать какой-то развеселый мотивчик на баяне. Это еще больше обозлило Вашу, и придало неописуемую трагикомичность всей картине, представшей перед удивленными взорами жителей барака. Бранясь и воинственно размахивая кочергой в воздухе, она обратила свой взор на Чувашовых…

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы, выглянув из окна, в дворовую разборку вовремя не вмешалась Маруся:

– Ваша, да ты, я вижу, совсем рехнулась! А ну, брось кочергу!

А то я щас свою возьму да выйду во двор!

– Иды, бири! Патом пасмотрим…

– А я и смотреть не буду! – рассердилась Маруся. – Так тебе по башке съезжу, чтобы неповадно было руки распускать! Ишь, ведьма старая, что вытворяет! Да, тебя в дурничку давно пора сдать!

– Да, ыды ты, знаишь куды…

– Я вот тебе пойду… Смотри, договоришься у меня…

– Зря ты, Маруся так раскипятилась! Твой сам во всем виноват! – облокотившись локтями на подоконник, и, слегка высунувшись из окна, чтобы было удобней смотреть снизу вверх, встряла в разговор до сих пор молчавшая Груня.

– Да, мой всю жизнь виноват! Вон недавно в гипсу три месяца прокандылял. В шахте завалило. Слава богу, живой остался! А, так бы, кому мы с дочуркой нужны? Кто нас задаром кормить станет?

Слезы навернулись на глаза Маруси.

– А тут эта чурка с глазами кочергой машет! А что, если б увечье нанесла? Вместо извилин у ней – кукиш сопливый, с верхней губы на нижнюю без разбегу скакнуть норовит! Двух слов связать не может, а – гонору, хоть отбавляй!..

– Вот потому и гонорится, что мужика у ней ни разу в жизни не было, – высказала свое мнение многоопытная соседка Груни.

– Мужика? На что он ей дался? Да, она сама почище любого мужика будет!

Но Ваша не слышала слов Маруси. Заметно струхнув, словно хмурое облачко, которое, едва отбросив ненастную тень на землю, она тотчас испарилась со двора. После этого целую неделю или более того, Ваша вообще не показывалась из дому.

Когда, наконец, Грохов вынырнул из темного и узкого, как змеиная нора, ходка, в глаза ему ударил яркий свет. Сделав несколько неверных шагов, он вдруг с ужасом отпрянул назад. Подземный электропоезд, двигавшийся ему наперерез, едва не сбил его.

– Твою мать! – в сердцах выругался Грохов.

Потом вдруг земля у него под ногами задрожала. Сверху, словно каменный дождь, посыпались мелкие кусочки породы. Звучно ударяясь о каску, они отскакивали прочь. На нижнем, третьем горизонте, в считанные секунды образовалась плотная завеса из пыли. Но это продолжалось недолго. С запозданием загудела спасательная сирена. Она означала, что горняки должны были немедленно прекратить работу и подняться на-гора. Тотчас погас дежурный свет. Электропоезда с составами порожних и уже груженых углем вагонеток со скрежетом замерли на месте. Люди со светящимися головками фонарей заметались по основному штреку. Их становилось все больше, пока они окончательно не заполнили собой почти все замкнутое подземное пространство. Еще толком ничего не зная, но догадываясь, что произошло нечто ужасное, они, сперва толкаясь и спотыкаясь друг о друга, неуклюже топтались на месте, тщетно норовя сделать хотя бы несколько шажков в нужном направлении.

– Эй, впереди! Ходу давай! Ходу! – послышались возгласы тех, кто находился в самом центре скопления людей.

В тот же миг, толпа, дрогнув, медленно тронулась. А, затем, постепенно набирая ход, вдруг, очертя голову, будто ее кто-то в одно место укусил, ринулась вперед… Время от времени, движение ее, то замедлялось, то ускорялось вновь… До тех пор, пока, словно сговорившись, неудержимым потоком из человеческих фигур, одетых в серую, сливавшуюся с полумраком, робу, и пылающих огней, людская масса стремительно и уже безостановочно не потекла вдоль вагонеточных рельсов, прямо к спасительной цели… Подъемному стволу!..

– Взрыв! Взрыв на втором! – слышалось отовсюду.

– А кто там в упряжке был?

– Бригада Дилана!..

– Передвигай костыли норовистей, мужики! А то, того гляди, здесь рванет! Или на башку кровлю наденет! – подгонял кто-то из горняков тех, кто шел впереди него.

– Шустрый – какой! Ты, случаем, запором не страдаешь? А то, щас в задницу аммонит9 утрамбуем! Как раз лишку осталось. Тяжело назад-то тащить!

– Себе утрамбуй…

Как видно, у горняков, сдавали нервы, и, чтобы не выказать слабости перед лицом опасности, они, словно волки, попавшие в западню, почем зря скалили друг на друга зубы.

– А ты думаешь, как он его, лишок этот, из шахты выносит? – как бы между прочим, обратился к «Шустрому», горняк, который шел справа от него.

– Как – это один вопрос! А для чего – другой… – нехотя ответил тот.

– Ежу понятно – для чего! Рыбу на водохранилище глушить!

– Ха-ха! Рыба-то потом дерьмом не воняет? – вклинился в разговор еще один горняк.

– Так он ее еще в магазин ухитряется сдавать? Если б знали лохи, что бабки за нее отстегивают, как эта горняцкого посола рыбка ловится…

– Хорош языком трепать! Фиг вы у меня больше вяленого чебака к пиву получите! – видимо, всерьез раздосадовал тот, о ком шла речь.

Но горняки, напав на благодатную тему и, наверное, для того, чтобы сделать путь к клети короче, охотно продолжали ее развивать.

– Да, он рыбой за сезон разжился, как рыболовецкое судно!

– Ха-ха! Как-то окунька вяленого он мне дал к пиву. А я смотрю, у бедной рыбешки этой плавники не ярко красные, а темно-рыжие какие-то. Не рассчитал с аммонитом, значит! Чересчур бомбанул.

– Тебе, Федя, не в шахте, а китобойной флотилии работать надо. Подплыл на лодке к киту, за ус подергал, чтобы он разозлился и хлебало пошире открыл. Тут-то ты ему – раз и пачку аммонита, куда следует, заначил!

– Да, налево он аммонит сдает, чтоб уголек взрыхлить на бесхозных выработках и столкнуть, кому следует, за бабки! – сказал кто-то, чтобы, наконец, заткнуть балаболов.

Какие могли быть шутки, когда, затаив тревогу, все только и ломали тщетно голову над тем, что могло случиться там, горизонтом выше?

Был обеденный перерыв. Грохов вышел из здания шахты, чтобы немного прогуляться по свежему воздуху и заодно где-нибудь перекусить. Но не успел он сойти со ступенек крыльца, как едва не угодил под колеса автомобиля. Круто вывернув вправо, шикарный светло-коричневый «Лексус» резко притормозил, шаркнув дверкой о борт его пальто. Поначалу слегка опешив, и еще какое-то время приходя в себя, Грохов вдруг увидел, как стекло дверки медленно поползло вниз.

– Эй, дядя! – послышалось из машины. – Тебе – что, жить надоело?

Потом двигатель заглох, и из «Лексуса» поспешно вышла девушка. Водитель. Она вплотную приблизилась к Грохову и посмотрела прямо ему в глаза.

– Эй, товарищ!

Она помаячила ладошкой перед его лицом.

– С вами все – в порядке?

У Грохова, первым порывом которого было желание накричать на нахальную девчонку, дав выход переполнявшим его эмоциям, и, таким образом, поставить ее на место, неожиданно слова застряли в горле.