– Ну, Остап, с тобой спорить, что соломой кровлю крепить! – смеялись горняки, удивляясь мужицкой смекалке бригадира и его умению, никого особенно не обидев, все обратить в очередную шутку.

Хотя подобные разговоры, пускай и на разные лады постоянно происходили в бригаде Остапа, все же шахтеры прекрасно понимали, что шутка – шуткой, но всерьез бугра лучше не злить. Может запросто турнуть из бригады или еще, того хуже, бока намять. Один только человек имелся в его бригаде, который мог ему противостоять. Это был лесогон14 Буроямов. Но при всем, том он являлся другом Остапа, который именно по этой причине никогда бы не пошел против него. Или же эта самая причина должна была быть очень веской, чтобы два закадычных друга, наконец, однажды всерьез поссорились.

В эту смену спустившись на квершлаг к лесогонам, Грохов сразу почуял неладное. Буроямов чересчур громко смеялся, что-то обсуждая с напарником.

– Короче, как заорет он, боров этот и прыг с копыт! А кровищи… Мама моя! Я нож в сторону бросил. И побрел, как во сне, сам не знаю, куда. А он продолжает биться в конвульсии и дико визжать. Но это – поначалу. А после – жалобно так. Пока не затих… Тут подкосило меня. Упал я на колени, когда очутился, сам не знаю, где. Лишь бы не видеть не подающей признаков жизни животины. Меня после этого, как давай полоскать! – говорил лесогон по фамилии Босяков. – Нет, думаю, борова резать на мясо – такая работа не для меня! Кое-как поднялся я на ноги. Огляделся кругом… Гляжу, посредине улицы стою! Примерно, за три дома от хаты, где живу. Побрел, шатаясь, в нее. Как только порог переступил, в кухню опрометью кинулся. Самогонки стакан налил. Залпом шваркнул. Чую… Вроде бы полегчало.

– Не переживай, брат! Жизнь, она – такая штука. Подлая! – успокаивал горняка Буроямов. – Или ты – ее. Или она – тебя. Зато теперь с мясом всю зиму будешь! На жаркое-то пригласишь?

– А чо, Бурый! Айда ко мне после работы! Мяса отведаем!

– Оно комом-то у тебя на пути к желудку не встанет?

– Да, не должно! Мы ж желудочный тракт регулярно промывать будем для порядка!

– Хо-хо! Молодец, Босяк! В правильную сторону у тебя соображаловка работает…

– Ну, ты скажешь тоже – соображаловка! Ей пусть директор шахты пользуется…

– Правильно! А нам с тобой она нужна…

– Чтоб дым из ноздрей пускать! – высказал свое предположение Босяков. И, немного подумав, добавил. – И в потолок плевать, когда лесу в забое, завались!

– Не плюй в колодец, Босяк! – на сей раз, не согласился с напарником Буроямов. – Скажи лучше: «Природа так распорядилась!» Хотя я все время думаю, что в отношении некоторых из нас она совершила ошибку…

И Буроямов с опаской глянул на мрачно нависавший над ним каменный свод.

– …которую может в любой момент исправить! Ха-ха!

– Кумекалку сплющит. А без нее не сориентируешься, откуда и куда наливать!

– Вот именно… Тут я с тобой, сто пудов, согласен!

– С ее стороны это и будет роковой ошибкой, а не то, что ты говоришь!

Завидев Грохова, горняки тут же перевели разговор в другое русло.

– Вот начальник наш идет! – торжественно провозгласил Буроямов.

– Не начальник, а мастер! – возразил ему Босяков.

– Дурень, ты! Это он – пока мастер. Горыныч-то – не вечный! После него вот он будет начальником!

И Буроямов указал черным от сажи пальцем на Грохова.

– Правильно я говорю, Гаврил?

Но Грохов ничего не ответил ему. Вместо этого он спросил:

– Мужики лес в забой спровадили?

– А то, как же! Не весь пока, правда… – начал было оправдываться Босяков.

И, хотя у самого Грохова голова раскалывалась, точно ее обручем сдавили, он явственно почуял, как от лесогонов разило спиртным.

– Ты мне на вопрос не ответил, начальник!

Буроямов, который прежде подминал своей задницей толстый брус, вдруг медленно поднялся на ноги. Все на участке знали, что в недавнем прошлом он активно занимался спортом и был кандидатом в мастера… По боксу.

– А ну, присядь! Поговорим! – приказал Буроямов Грохову.

– А мне и так – неплохо! К тому же, я здесь командую…

– Ты?

– Я!

Было видно, как Буроямов заметно посмурнел, и на его мощных скулах жевалки заходили под кожей.

– Или сядь, Грох, или я тебя вперед того леса, что нам с Босым кантануть в забой осталось, к Остапу вниз головой отправлю. И сверху вот этой хренью придавлю.

И он указал вначале на темное жерло трубопровода для спуска крепежного материала, а затем на длинные влажные от духоты и потому тяжелые брусья. Они лежали штабелем слева от него, почти касаясь кровли квершлага15. Сдерживая закипавший в его груди гнев, Гаврил благоразумно решил, что не стоило теперь же выяснять отношения с Буроямовым. Тем более, что у него не было никаких шансов одолеть горняка.

– Ну, хорошо! – согласился Гаврил. – О чем говорить будем?

– Вот это – другое дело! – осклабился Буроямов, обнажив щербатые зубы.

Видимо, хотя и был слегка не в себе, он понимал, что сдуру перегнул палку. Буроямов не хотел запугивать Грохова или давить на него. Тем более, что это ему могло выйти боком. Все получилось как-то само собой. И, если Горыныч узнает, про это «все», он церемониться с ним не станет.

– Пить будешь?

И Буроямов ловко выудил из-за бревна, на котором горняки сидели, чекушку самогонки.

– Да, ты спятил? – невольно вырвалось у Грохова.

– Что очко жим-жим? – усмехнулся лесогон. – Да не бойся, Остап нас за это Горынычу не сдаст. Свой кореш.

Не дожидаясь ответа от Грохова, Буроямов скрутил пробку с горлышка чекушки и сделал два больших глотка. Затем он передал пойло Босякову.

– Не а! – испуганно замотал тот головой. – Не буду!

Но его собутыльник так зыркнул на него, что Босяков тут же поправился.

– Вернее, только после того… Ну, если Михалыч…

– Михалыч! – передразнил его Буроямов. – Сопляки! И ты, и твой Михалыч.

Достав из кармана куртки смятую пачку сигарет, он небрежно сунул одну в рот. Не успел Грохов ему что-либо возразить, как он чиркнул о коробок спичкой и пыхнул дымом прямо в лицо Гаврилу.

– Ну, ты и …!

Но от возмущения и страха при мысли о том, что могло произойти в любую минуту, слова, готовые слететь с языка Грохова, видимо, в последний момент вместе с ним прилипли к небу. Хитро улыбнувшись, Буроямов пыхнул дымом еще раз, и, театрально повернув ладонь свободной руки кверху, так, чтоб его товарищи могли хорошо видеть, что такое он вытворял, медленно вдавил в нее горящую головку сигареты. При этом он даже не поморщился.

– А ты так можешь, Грох? Или радикулит замучил? Сосунок ты, мастерилка!

Секунды две Гаврил стоял в нерешительности. Но последние слова Буроямова, больно царапнули его самолюбие. Выхватив чекушку из рук Босякова, он опорожнил ее залпом. Буроямов от удивления даже рот приоткрыл.

– Так, у нас еще одна имеется!

Но Грохова это как будто бы мало интересовало.

– Дай-ка палево, пару раз зобнуть!

Получив требуемое, он уже и сам не знал, что творит… Под прицелом внимательных глаз горняков Грохов сделал несколько затяжек. Когда кончик сигареты раскалился до красна, он заголил левое запястье. И странное дело, туша о него «бычий глаз», Гаврил почти не почувствовал боли…

Нет, на Булыгина Гаврил долго сердиться не мог. Во-первых, они с ним были соседи. А, значит, товарищи, поскольку каждый вечер перед сном очень тесно общались друг с другом. Вначале они выходили в общую коммунальную кухню и, сидя за столом, что-нибудь рисовали цветными карандашами на листках бумаги. Витек рисовал отлично. Он мог легко изобразить все. К примеру, в считанные минуты он нарисовал цветок, растущий у дороги. Причем эта дорога очень походила на ту, что пролегала сразу же за оградой, опоясывавшей их двор. Потом – целый букет цветов. Точь-в-точь такой, какой он подарил своей маме на прошлое Восьмое марта. Он также был неплохим портретистом. И в каком-либо из его портретов легко можно было узнать того или иного дворового мальчишку. Тем не менее, свое творчество он никому из них не показывал. То ли не любил хвастать, поскольку это не доставляло ему никакого удовольствия, то ли по иной причине. А, возможно, этому претила его на редкость скрытная натура. Никогда Гаврил не мог догадаться, что на самом деле думает о нем Витек? Как он к нему относится: хорошо или плохо? Общается с ним потому, что чувствует в этом потребность своей души или, просто, скуки ради? Так или иначе, но Булыгин всегда располагал к себе сверстников. В том числе и Гаврила. Это являлось второй причиной, по которой, не смотря на то, что Грохов ревновал Витька к Офелии, отношения между ними оставались довольно ровные и уважительные. Да и ревность ли это была? Кто его знает?