– Там, на шахте угольной, паренька приметили. Руку дружбы подали. Повели в забой…

По тому, как нестройно звучали голоса, и надрывался сверх меры баян, нетрудно было догадаться, что Чувашовы находились под хмельком. Известную песню они затянули тоже не случайно. Они ждали, что, заслышав ее, Иван Сухнин непременно выглянет в окно. А, затем и выйдет во двор. Ведь он частенько составлял Чувашовым компанию, когда дело касалось выпивки или игры в карты. А, иногда, и того, и другого. Порой они играли в лото. И редко – еще во что-либо иное, так как не умели или умели, но плохо. И то, в основном, когда на кону стояла полулитра.

Вскоре Сухнин и в самом деле появился во дворе. По пояс раздетый он был в трико и сандалиях.

– Чо воете, черти!

– А – что, не нравится? Плохо исполняем?

– Вот, певцы нашлись, мать вашу! В выходной поспать не дадут!

– Не уж-то наша колыбельная не по нраву пришлась, Иван?

– Да, от вашей колыбельной, у меня волосы не только на голове до сих пор дыбом стоят! Разве, так надо петь?

Братья многозначительно переглянулись.

– Дай Ване микрофон! – тотчас распорядился старший Чувашов, обращаясь к младшему. – Пусть он нам аккорды правильно озвучит!

Младший из братьев тотчас достал из сумки предусмотрительно припрятанную под стол бутылку водки и наполнил из нее пустой стакан.

– На, Ваня! Исполни, чтоб на «бис» вызвали!

– Вот – балабол!

Сухнин не стал артачиться и выпил то, что ему причиталось. Знал, что Чувашовы не отстанут, пока он их хлеб-соль не отведает. К тому же, к спиртному и сам был вовсе неравнодушен, и потому не мог отказать добрым людям в их настойчивой просьбе.

– Зря ты, Иван, на уловки Чувашей поддаешься! – встряла вдруг в мужской разговор соседка Нинка.

Незаметно очутившись возле теплой компании, она стрельнула в Сухнина невинными глазками.

– Маруська опять костерить тебя будет!

Нинка жила в левой половине барака на первом этаже, как раз под Чувашовыми. И хотя была за мужем, не скрывала, что Иван ей всегда нравился. Конечно, не до такой степени, чтобы в отношении него она лишнее что-нибудь себе позволила.

– От-от! – поддакнула ей Ваша, еще до прихода Чувашовых облюбовавшая себе местечко на скамье под тополями. – Дурак ты, Ванка! Родись дурак! Такой и всида!

Ваша не могла простить Сухнину, что при всяком удобном случае он подтрунивал над ней и ее невежеством. А, иногда выделывал с ней такие штуки, что вгонял в краску. Например, без стеснения и спросу пытался ухватить за давно обвисшие прелести или наотмашь хлопал по мягкому месту. Тогда Ваша свирепела и сама не своя кидалась на Ивана, как пантера, пытаясь исцарапать в кровь его лицо. Но Сухнин ловко избегал ее нападок, хотя и не всегда у него это получалось. Например, однажды во время его очередных грубых приставаний она вцепилась ему зубами в кончик носа и едва не откусила его.

– Будит знай, сука!

Ваша почти всегда правильно выговаривала только матерные слова, а все остальные безбожно коверкала. На этот раз в ответ на оскорбления Сухнин вдруг, протянув руку, сорвал с Вашиной головы цветастый платок и, недолго мешкая, повязал себе на голову. Это вызвало кривые усмешки на лицах присутствовавших при этом соседей. Ваша вскочив со скамейки бросилась на Ивана, чтобы отнять у него платок.

– Дай, суда! Шайтан… Дрян такой!

Но Сухнин и не пытался сопротивляться. Глядя плутовски на Вашу, он, видимо, собирался отмочить еще какой-нибудь номер. Но Ваша, завладев платком, и не переставая матерно браниться, тотчас поспешила оставить теплую компанию, впопыхах заковыляв к подъезду. Наблюдая, как при ходьбе кривоногая бестия в годах неуклюже переваливалась с боку на бок, мужики громко смеялись ей вслед.

– Что, Ваня, повторим припев или с нового куплета начнем? – спросил Чувашов старший, когда, наконец, Ваша скрылась в подъезде барака?

– Девушки пригожие тихой песней встретили… – снова затянул под аккомпанемент гармони младший.

– Я думаю, с куплета!

Старший налил полный стакан. Выпив, они затянули песню уже втроем.

– И в забой отправился парень молодой!

Они пели так громко, что в распахнутое окно выглянула Груня, в другое – две ее соседки. Но, поскольку одна заслоняла другой вид на улицу, та, что помладше скоро вышла во двор и уселась на низенькой скамеечке под окном. Так они сидели, каждый на своем месте, луща семечки, и молча наблюдали за тем, что происходило перед их любопытными взорами.

– Вишь, как надрались! – вдруг сказала одна из женщин.

– А, эта-то курица, Нинка, что торчит подле них? – удивилась другая. – Чего ей надо?

– Наверно, тоже вместе с ними день Ивана Купалы отмечает!

Неожиданно Сухнин повернулся и схватил ведро с водой, стоявшее прямо за его спиной. Не говоря ни слова, он с головы до ног окатил из него сидевшую рядом с ним Нинку. Та завизжала, как будто ее резали, и вскочила со скамьи.

– Ванька, ты что, совсем спятил!

– Ха-ха, Нинка, ты знаешь, на кого похожа? – ржали Чувашовы.

Нинка и вправду, вся съежившись, со всколоченными волосами, поджав руки к груди, чем-то напоминала мокрую курицу, которая, лишь однажды в жизни расправив крылья и, для важности взмахнув ими пару раз, вдруг окончательно поняла, что ей никогда не удастся то, чего и не стоит пытаться делать.

Как бы то ни было, веселость собутыльников невольно передалась молодой женщине. У ней был жизнерадостный характер. К тому же, от Чувашовых и ей перепала рюмка, другая.

– Ах, так! Ну, я вам щас покажу! – рассмеялась она и, схватив пустое ведро, побежала домой.

Но едва Нинка показалась с емкостью, полной воды на крыльце барака, Чувашовы, подстерегавшие глупышку возле подъезда, напали на нее с двух сторон. Они выхватили у Нинки из рук ведро и по новой окатили ее.

– Ай, ай, ай! – завопила молодая женщина. Вот – сволочи! Так – нечестно, двое – против одной!

– Хо-хо-хо! – довольные собой мужики гоготали, как жеребцы.

– Ладно, Нинка, не переживай! Лучше пойдем за стол и кое-что обсудим. За одним по сто граммов пропустим! Это тебе будет, так сказать, в качестве компенсации за моральный и материальный ущерб! Вон, прическа у тебя теперь – никакая, и макияж вразмашку за буйки поплыл!.. Ха-ха!

Выпив, они недолго о чем-то шептались с Нинкой, убеждая ее в том, от чего она поначалу, как могла, отнекивалась. Но, в конце концов, согласно кивнув головой, снова взяла пустое ведро и направилась к подъезду. Минут через десять-двадцать с ведром, до краев наполненном водой, она опять появилась на крыльце. Оставив его там, она приблизилась к столу, где ее поджидали трое собутыльников.

Сухнин, встав со скамьи, подал знак Чувашовым, чтобы они следовали за ним. Вскоре все трое оказались подле крыльца, по ступенькам которого недавно сходила Нинка. Не долго думая, Иван взошел по ним. Сверху на него отбрасывал тень дощатый настил. Взобравшись на перила, Сухнин схватился обеими руками за деревянный карниз настила. Подтянувшись, он через минуту или две оказался поверх козырька над входом в подъезд двухэтажного барака.

– «Вируй» ведро! – негромко сказал Иван, обращаясь к Чувашовым.

Выполнив его команду, старший из братьев спустя какое-то время также оказался рядом с Сухниным. Дальше предстояло самое сложное. Иван должен был с козырька по стене барака влезть в раскрытое окно на втором этаже, где проживала Ваша, и, таким образом, очутиться в ее квартире. Разморенная июльским пеклом она, как раз, легла вздремнуть часок, другой. Для того, чтобы убедиться, что Ваша спит, Нинка загодя поднялась на второй этаж и неоднократно стучалась к ней в двери. Но ответа не последовало. Опираясь на полукруглые выступы крупных бревен в стене барака, Сухнин ко всеобщему восторгу, наконец, ступил ногой на карниз Вашиного окна, а затем и подоконник. Взяв ведро с водой, Чувашов старший попытался передать его Ивану. Но это ему никак не удавалось, так как расстояние от карниза до раскрытого окна, через которое норовил проникнуть в квартиру Ваши Сухнин, было очень велико… Дело пошло на лад, когда младший Чувашов, исчезнув в подъезде, вдруг показался из него с бельевой веревкой в руках. Привязав один ее конец к ручке ведра, старший Чувашов, соорудил из другого нечто наподобие аркана и прицельно накинул его на вытянутую в направлении него длань Ивана. Тот в ответ лишь привычно ощерился, приложив указательный палец к своим губам. Вскоре ведро с водой оказалось у него в руке. Представить, что произошло потом совсем нетрудно. Спустившись с подоконника на пол, и подкравшись к мирно похрапывающей в кровати Ваше, он с размаху окатил ее из ведра, до краев полного холодной воды. Все, кто находился во дворе, могли отчетливо представить себе это после того, как из Вашиной квартиры через открытое окно вдруг стали доноситься отчаянные вопли вперемежку с матерной бранью.