Ровно в семь Бутлер входил в кабинет Садэ. Следом шли четверо: все подозреваемые по делу Кацора. Кудрин держался лучше остальных – что-то насвистывал сквозь зубы, зная, что свист раздражает комиссара, и всячески давал понять, что мнение Бутлера его не интересует. Астлунг был сосредоточен, смотрел только перед собой и следовал за комиссаром, как робот. Офер казался постаревшим лет на пять – ясно было, что прошедшие сутки дались ему трудно и сопровождались мучительными раздумьями. Под глазами были темные круги, а взгляд стал рассеянным и не мог удержаться ни на одном предмете. Полански старательно держал себя в руках – настолько старательно, что со стороны был похож на бездарного актера, репетирующего сложную роль свидетеля и не способного справиться ни с руками, которые не знал куда деть, ни с текстом, который оказался чересчур сложным.

Хозяин пригласил гостей за круглый журнальный стол в углу кабинета и попросил секретаршу приготовить кофе.

– Вам какой? – спросил он.

– Все равно, – покачал головой Бутлер. – Буду пить тот, что предпочитаете вы.

– Значит, по-турецки, – кивнул Садэ. – Итак, приступим. Я так понимаю, что вы, господин комиссар, привели этих господ, чтобы лично и при мне снять с них подозрения, я прав? Бедный Шай покончил с собой?

– Вы правы, я привел этих господ именно для того, чтобы в вашем присутствии как главы фирмы снять с них подозрения. Я бы хотел закончить с этой неприятной историей.

– Комиссар! – воскликнул Кудрин и поднялся. – Вы действительно пришли к выводу, что мы не…

– Успокойтесь, – сказал Бутлер и жестом заставил Кудрина опуститься в кресло.

Астлунг и Офер переглянулись, у Астлунга вырвался вздох облегчения, а во взгляде Офера появилось, наконец, осмысленное выражение. Лишь Полански остался будто отрешенным от реальности.

Вошла секретарша, поставила на столик поднос с кофейником и чашечками и удалилась. Мужчины проводили девушку рассеяно-изучающими взглядами.

– Вот так три дня назад, – сказал комиссар, – сидели вы четверо, господа, на вилле Кацора, и хозяин был еще жив. Вы тоже пили кофе по-турецки?

– Именно, – сказал Кудрин, первым наливая себе густую ароматную жидкость. – Именно по-турецки, хотя Шай готовил его отвратительно.

– Конечно, – согласился Бутлер. – Обычно он пил растворимый. Но в тот день изменил привычке, потому что ждал гостя, предпочитавшего кофе по-турецки.

– Вы правы, – вздохнул Садэ. – Я не смог приехать, хотя и обещал. Может быть, если бы я вырвался хоть на полчаса, Шай не сделал бы этого…

– Возможно, – сказал Бутлер. – А я ведь с самого начала знал, что Кацор не любил кофе по-турецки. И не обратил на это внимания. И все почему? Потому что для цианида все равно, в какой кофе его подсыпать – результат один…

– Да, – нетерпеливо сказал генеральный директор. – И сейчас, когда с этих людей сняты подозрения… Кстати, как вы, комиссар, пришли к такому выводу? Судя по прессе, вчера вы были настроены решительно. Как вам удалось доказать, что Шай покончил с собой?

– Покончил с собой? – повторил Бутлер. —Кацор не имел причин убивать себя, да он и не мог этого сделать. И к тому же, господин президент, вам не кажется сам способ немного… нелепым? Для чего было господину Кацору сводить счеты с жизнью непременно в присутствии коллег и обставлять это так, чтобы полиция обязательно подумала об убийстве и начала подозревать четырех гостей, приглашенных Кацором…

– Но вы сами сказали, комиссар, что больше их не подозреваете.

– Безусловно. Ни у кого из них не было возможности отравить господина Кацора.

– Но тогда… – генеральный директор недоуменно поднял брови.

– Подозрения должны пасть на истинного виновника, – с некоторым пафосом произнес Бутлер.

– Что вы хотите сказать? – нахмурился Садэ, а четверо гостей переглянулись.

– Видите ли, – продолжал Бутлер, обращаясь ко всем присутствующим, – когда в моем сознании объединились два факта – о том, что Кацор готовил кофе для вас, господин Садэ, и о том, что цианид не разбирает сортов, – я понял, насколько ошибался…

– В чем? – спросил Кудрин.

– Очень хотелось спать, но я сел к компьютеру. Через минуту я знал, кто убийца.

Пять пар глаз смотрели на комиссара, пять человек поставили на стол свои чашечки.

– Вы хотите сказать… – неуверенно начал Полански, оставив, наконец, попытки играть роль равнодушного ко всему свидетеля.

– Я задал компьютеру вопрос, – комиссар говорил, не глядя на собеседников, – не могло ли убийство произойти значительно раньше. Меня ведь все время мучило это противоречие: в тот день у гостей Шая – у вас, господа, – не было возможности его отравить, а во время предыдущих встреч было много возможностей, но без достаточно серьезного мотива. Если, конечно, не считать сведения старых счетов.

– Не понимаю, – заявил Кудрин. – Что значит – значительно раньше? Шай был жив, когда мы…

– Нет, – покачал головой комиссар. – Фактически он был уже мертв.

– Что за чепуха! – воскликнул Астлунг.

– Вы тоже считаете это чепухой, господин Садэ? – повернулся к директору Бутлер. – Я имею в виду биконол Штайлера…

– Я… – начал Садэ. Он смотрел в глаза комиссару, ладони его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Бутлер молчал. Молчали и остальные, ничего не понимая в этой дуэли взглядов.

– Вы ничего не сможете доказать, – сказал наконец Садэ.

– Не смогу, – согласился Бутлер и облегченно вздохнул. – Единственное, чего я бы хотел здесь и сейчас – услышать, что вы, господин Садэ, согласны с моей версией. Эти господа будут свидетелями, с меня достаточно.

Садэ встал и отошел к окну.

– Я расскажу все сам, – сказал он, не оборачиваясь. – Вы начнете копаться в деталях, я бы не хотел этого. Но и неясностей я не хочу тоже, раз уж приходится…

Он вернулся к столу, сел и налил себе вторую чашечку кофе. Руки его больше не дрожали.

***

– Кацор был негодяем, – сказал Садэ. – И все вы, господа, со мной согласитесь. Тебя, Бени, он бросил на поле боя. Тебя, Нахман, надул на миллион, и все это знают, хотя никто не может доказать. Вам двоим он тоже насолил, оставив память на всю жизнь. Но мы общались с ним – в бизнесе и политике приходится делать вещи, которые не позволишь себе в обыденной жизни… Я с ним столкнулся семь лет назад. Собственно, кроме Кацора, о той давней истории никто не знал…

– Вы имеете в виду дочь рава Бен-Зеева? – тихо спросил Бутлер.

– Так… вы все-таки это раскопали?

– Видите ли, – сказал комиссар, – когда я понял, как был убит Кацор, я пересмотрел его компьютерный архив. Иными, как говорится, глазами…

– Я понял, – прервал комиссара Садэ. – Это была любовь… Я и до сих пор… Неважно. Я был женат, а Далия замужем, вы знаете, если нашли это… Мы встречались около года – до тех пор, пока о нашей связи не стало известно раву Бен-Зееву. Муж не подозревал до конца. Мы вынуждены были расстаться, и месяц спустя Далия покончила с собой.

– А Кацор узнал об этом, – сказал комиссар. – Он вас шантажировал?

– Нет. Намекнул пару раз – этого было достаточно. Он ни о чем не просил, но мне было ясно, что в любой момент история может всплыть. Я по своей воле начал продвигать Кацора в фирме. Вы ж понимаете, что означала бы огласка для рава Бен-Зеева, для мужа Далии, который так больше и не женился, и для моей карьеры, не говоря о семье. Я держал Кацора при себе, но как я его ненавидел!

– Когда вы узнали о его намерении уйти из фирмы?

– За месяц… Он приезжал к Радецкому после полуночи, вел переговоры так, чтобы никто из нас ничего не узнал раньше времени. Но у меня есть свои информаторы… Я понял, что Кацор намерен переметнуться к конкурентам, и тогда у него больше не будет причин держать язык за зубами, а у Радецкого появится против меня такой козырь, что… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки. А о биконоле Штайлера я имел представление еще с тех времен, когда служил в ЦАХАЛе. Я ведь по военной профессии химик.