Поначалу, едва мы сели за стол, я долго не мог ни к чему прикоснуться. Я держал в руках кусочек сырного пирога и пребывал в растерянности. Дома за обедом я не приступал к еде до тех пор, пока не выносил во двор детям из бедных семей что-нибудь съестное, таков был заведенный для меня порядок. Дело в том, что после турецко-армянской войны в Грузии нашло себе пристанище множество армян. Большинство из них бедствовали, дети голодали. У меня в любимцах ходил Врастан, сын нашего дворника, рожденный в Тбилиси и названный по этому случаю Врастаном. По-армянски это значит Грузия. Я непременно должен был чем-то угостить его - булкой с котлетой, кусочком сырного пирога, в зависимости от того, что было у нас самих... Вот и теперь сидел я за столом у Гвилавы и думал: кому же мне отдать сырный пирог? Отец догадался, что меня мучает, погладил по голове: "Ешь сам, причина уважительная".
Да... Эрекле Каргаретели, мой отец, сидел в тюрьме восемь раз; убить его удалось лишь на восьмой, хотя попытки такого рода предпринимались и в гражданскую войну, и в чекистском застенке. В тот, последний раз в дело пошла бы пуля, время было такое - тысяча девятьсот тридцать седьмой год, но убийцы и тут просчитались, с расстрелом ничего не получилось, тогда они убили его молотком. Нужно отметить, что подолгу отец никогда не сидел, самое большее - одиннадцать месяцев. Объясняется это просто. Эрекле Каргаретели был профессиональным юристом, и невежественные подонки не могли обвинить его абы в чем. К тому же и опыт, полученный в результате знаний о стольких арестах и расстрелах... А если еще и предположить нечто вроде иммунитета, а?.. Реваз Ткавадзе и кое-кто видели на стене камеры запись, сделанную Эрекле Каргаретели в последнюю отсидку: "Под током времени увяла юность". Он держался мужественно, отвел от себя все ложные обвинения, сам не оболгал никого, и тогда они взялись за молоток. Каким же он в молодости был?!
Каждый арест моего отца сопровождался непременным появлением в нашем доме двух незнакомых друг с другом людей. Они не были с нами в родстве и в другое время, при других обстоятельствах редко навещали нас. Вардо Зубиашвили приходил, самое крайнее, через пару дней после отцовского ареста. Гриша Девдариани появлялся чуть позднее. Занимался он поимкой лесных разбойников, то есть был чекистом. Где и когда они подружились, Гриша и Эрекле, мне и по сей день невдомек. Он приходил, прикладывался к маминой руке, одаривал меня сластями. Потом степенно беседовал с матерью расспрашивал о нашей семье, говорил о своих домочадцах, подбадривал нас, не горюйте, мол, все уладится. Несмотря на протесты матери, оставлял деньги, довольно много, и уходил. Но в последний арест Эрекле он не пришел. Думаю, что Гришу Девдариани арестовали и расстреляли раньше моих родителей, иначе он хоть раз навестил бы нас, не оставив без внимания сирот. Жену его тоже звали Мариам, и дети у них были... Пропал со всем потомством.
Теперь о Вардо. Их было двое братьев, Вардо и Иосиф, и содержали они духаны в Самадло по обе стороны от проезжей дороги, понемногу занимались хозяйством. Эрекле был крестным отцом сына Вардо. Приходил Вардо, приносил большую головку сырагуды. Сидел, понурившись, и молча сочувствовал всем. Потом вынимал из кармана деньги, клал на стол и уходил. Этот не покидал нас до конца. И после смерти Эрекле все равно приходил... Есть ли в наше время такие?.. Да, кое-кто из родственников и близких. Отзывчивость, милосердие, помощь в беде остались как воспоминания об ушедших поколениях. Новой поросли свойственны жестокость, беспощадность и цинизм...
Свойственны... Это веяние времени... Помнишь, как расправились с добрым Георгием?.. Как не помнить... Вначале о том, кем же он был, добрый Георгий... Тбилисский кинто, последний из могикан. Он ходил в широких сатиновых шароварах, в черной облегающей рубахе со стоячим воротом, перехваченной массивным серебряным поясом, называемым "фунтиком" за свой вес, и в мягких чувяках. Шапку ему заменял деревянный поднос с фруктами. Он расхаживал по дворам с ручными весами с чашами и зычным, поставленным голосом оповещал домохозяек о своем приходе, предлагая лучшие на свете фрукты. Он давал в долг, деньги ему возвращали в конце месяца. Добрый Георгий был неграмотным, поэтому учета, естественно, вести не мог, но у него никогда не было неурядиц с домохозяйками, любой житель Сололаки мог бы подтвердить это.
Так вот, покончил добрый Георгий с делами в нашем дворе, поставил поднос на голову и вышел. Тут Ольга Ивановна попросила меня сбегать за хлебом. Какой наглец дерзнет в наше время обратиться с подобной просьбой к соседскому мальчишке! Выскочат родители и заплюют за подобное оскорбление!.. Я выбежал на улицу и увидел: трое комсомольцев преградили путь доброму Георгию. Разговор велся на таких повышенных нотах, что я невольно остановился поглазеть. В те времена комсомольцы ходили в галифе и сорочках хаки, с накладными кожаными голенищами, называемыми крагами. Носили они и портупеи, иные даже с наганом. Один из них, не переставая что-то говорить, лягнул ногой доброго Георгия, поднос с фруктами упал. Другой разорвал на нем одежду, третий сорвал пояс и швырнул его за забор. Потом все трое стали избивать его так, что бедняга лишился чувств. Он лежал на мостовой, изо рта шла кровь. Комсомольцы о чем-то посовещались. Тот, кто выбросил пояс, перелез через забор и подобрал его. Топнул ногой по подносу, он разлетелся на куски. Комсомольцы ушли. Повыскакивали домохозяйки, привели в чувство Георгия, завели в дом... Это было время после нэпа, и большевики боролись с рудиментами частной собственности...
Спустя несколько десятков лет произошел удивительный случай. Я вошел в кофейню. Приятель, окликнув меня, пригласил за свой столик. Он сидел с незнакомым мне человеком. Нас представили друг другу. Пили кофе, говорили. На стене висела чеканка, изображавшая кинто. Мне припомнился добрый Георгий. Я рассказал, как избивали его комсомольцы. Очень коротко. Новый знакомец спросил, когда и где это было. Я ответил. Смущенно улыбнувшись, он опустил голову и с горечью произнес: "Я был одним из этих комсомольцев".
Да, мил человек, такое было время. И дом был удивительным, как бы живой иллюстрацией тех социальных и психологических процессов, которые вершила история на одной шестой материка... Огромная часть людей слепо верила в эфемерную идеологию, сочиненную за письменным столом, считала ее истинной и безраздельно связывала с ней свою жизнь. Вот как оно было. Чего стоит один только пример Маро Нандошвили?..
Она приехала из Сигнахи с двумя детьми - мальчиком и девочкой. Гоги было девять лет, Тинико - семь. В Грузии начался процесс национализации имущества, но наш дом все еще принадлежал Цоцолашвили - трехэтажное здание, рассчитанное на состоятельных жильцов. На каждом этаже квартира из семи комнат, со множеством кладовок и подсобных помещений во флигеле. В начале тридцатых годов с ростом темпа индустриализации страны деревня, спасающаяся от коллективизации, хлынула в город и сразу заполонила все, что только годилось год жилье. Степенные молчаливые дома забурлили и загалдели. Маро Нандошвили с детьми объявилась, когда в доме Цоцолашвили оставалась "неосвоенной" только прачечная на первом этаже. Это была глубокая, темная, как пещера, сырая подсобка, свет в которую проникал из стеклянной форточки в двери. Пол в подсобке был вымощен асфальтом, а внутри гнездилось такое количество крыс, что даже самые отважные из ребят боялись в нее заходить. Мне кажется, что если ад на самом деле существует, он состоит из таких вот прачечных. Пришли трое, краснощекие, красивые, с путевками комсомола и тощими узелками и добровольно поселились в этом аду.
Мы с Гоги оказались сверстниками и быстро подружились. Познакомились и наши матери. Маро Нандошвили была партийным работником, со службы возвращалась поздно, поэтому днем я никогда не видел ее у нас - только поздно вечером или ночью. Она часто приходила, по самым разным поводам. Моя мать, женщина добросердечная, наладила с новыми соседями теплые отношения. Маро Нандошвили бросила мужа - он тоже был партийным работником. Вы спросите: почему? Из-за идеологических разногласий - ни больше ни меньше! Моя мама в основном обсуждала с Маро Нандошвили тему, можно ли рушить семью и оставлять детей без отца из-за каких-то идеологических разногласий.
