"Буквально на днях была приостановлена журналистская аккредитация в Доме правительства у парламентского корреспондента РИА "Новости" Андрея М. (фамилию по вполне понятным соображениям не называем, хотя она нам известна). Закон о СМИ позволяет ведомствам устанавливать свои правила аккредитации, за нарушения которых корреспондент этой аккредитации лишается. Есть такие правила и в Белом доме, но ни одного из них не нарушал Андрей (кроме неписаных). Тем не менее после звонка из Департамента правительственной информации в РИА "Новости" он был отозван. В данном случае это означает ‑ уволен. Что же произошло? Сам пострадавший объясняет это тем, что один из "новых людей" в правительстве, питерец Греф, сделал ему недвусмысленное предложение, на которое всякий уважающий себя мужик отвечает резко и больно. Впрочем, от мордобоя (наш герой рослый и атлетичный) Андрей воздержался, уважая статус неприкосновенности министра, и ограничился устным отказом в нецензурной форме, но тет‑а‑тет. В этот же день руководитель Департамента правительственной информации, как говорят, более отзывчивый к нежным призывам начальства, "нажал на все кнопки", и строптивый любитель женщин и коньяков был изгнан из "голубого рая" на Краснопресненской набережной. Видимо, следующий корреспондент государственного информационного агентства будет более восприимчив к пожеланиям хозяев высоких кабинетов."
‑ Да, сынок, тогда нами управляли извращенцы, а нормальные люди ‑ те, кто создавал богатства страны, ‑ умирали с голоду. Ладно бы они между собой развлекались, но им этого было мало. Практически в каждом особняке был особый подвал ‑ камера пыток. Там богачи наслаждались муками похищенных людей. Особое удовольствие им доставляли пытки детей ‑ например, сжигание их заживо или многочасовые операции без обезболивания... Вот где были настоящие маньяки ‑ Чикатило и Головкин по сравнению с ними просто невинные младенцы. Высокое положение и богатство позволяли им не опасаться закона. Да что там закон ‑ высшие чины МВД и ФСБ частенько приходили к ним "на огонек" ‑ "разрядиться" после "напряженной работы". Операции проводили, как правило, садисты‑хирурги, уволенные из больниц, но недолго остававшиеся без работы ‑ спрос на таких личностей в несколько раз превышал предложение...
В особняке Грефа был еще один мальчик ‑ мой ровесник. Я так и не узнал, как его звали... Подвал был даже не камерой, а довольно обширным залом. Посреди стоял операционный стол, а вдоль стен располагались столы, уставленные экзотическими блюдами и напитками. Десятки отполированных человеческих костей являлись содержимым застекленных стендов, развешанных по стенам подземелья...
Ближе к полуночи стали собираться гости ‑ богатые бизнесмены, "воры в законе", деятели правительства, президентской администрации и "проправительственных" думских фракций. Участники этого зрелища именовали свой тайный клуб "Собиратели костей"... Наконец, вошел хозяин особняка Герман Греф. Представление началось. Распорядитель "шоу", во фраке, с галстуком‑"бабочкой", обратился к нам двоим с издевательской речью:
‑ Ну что, детки, повеселимся? Сегодня у господ большой праздник двадцатилетний юбилей прихода к власти Михаила Сергеевича Горбачева. Вы должны доставить им удовольствие. Один из вас сейчас ляжет на этот стол, и наш хирург произведет ему операцию по удалению костей из тела ‑ рук, ног, таза... Не беспокойтесь, он хороший врач, вы не умрете раньше, чем это будет нужно. У нас есть донорская кровь, адреналин, дефибриллятор. У нас все есть, только вот незадача ‑ нет обезболивающего, так что придется чуть‑чуть потерпеть. Но вы не стесняйтесь, кричите, вам так будет легче. Чем громче, тем лучше... Однако мы добрые, так что, как я уже сказал, оперировать сегодня будем лишь одного из вас. Другой будет только смотреть и запоминать, что ему предстоит. Мы его используем на пятилетие избрания нашего дорогого Президента. Надеюсь, он придет тогда к нам, он обещал ведь он же почетный председатель нашего клуба... Это будет великая честь для одного из вас ‑ того, кто доживет... Да, а кто из вас будет оперироваться сейчас? Это и решите вы сами между собой. Вы будете сейчас драться, и побежденный ляжет на операцию... Начинайте!..
Я понял ‑ это гнусное представление перед казнью призвано придать особую пикантность зрелищу и доставить большое удовольствие "господам". Я просто задохнулся от возмущения. Страха, как сейчас помню, не было... Того, что я пережил в эти минуты, не передать словами... Мы стояли друг напротив друга и не мигая смотрели друг другу в глаза. Мы не говорили ни единого слова. Со своей стороны, я сделал все, чтобы в моей позе он не почувствовал угрозы. Я очень хотел, чтобы он, как и я, отказался доставить извращенцам удовольствие видом нашей драки за выживание. Однако в его глазах я читал нечто иное ‑ желание выжить любой ценой. Пусть не выжить, а продлить жизнь хотя бы на несколько дней ‑ до двадцать шестого числа... Он оказался слишком малодушным...
Внезапно он изо всех сил ударил меня ногой в живот, потом еще и еще, он начал меня избивать с каким‑то диким остервенением... В ход у него шло все ‑ кулаки, ноги и даже зубы. К счастью, он не смог до конца сломить меня. Я решил тоже драться до конца ‑ первым я бы на него никогда не напал, но раз он оказался такой сволочью, пусть пеняет на себя...
Под исступленные крики "болельщиков", лихорадочно делавших ставки, мы в смертельной схватке катались по полу, молотили и кусали друг друга, старались сломать или вывихнуть пальцы и руки, попасть ногтями в глаза, задушить... Ничего подобного со мной не было ни до, ни после, и я надеюсь, уже никогда не будет... Уже только для того, чтобы всего этого больше не было, следовало восстановить Советскую власть...
Я оказался сильнее ‑ он из последних сил, задыхаясь и хрипя, все еще пытался сопротивляться, но в конце концов затих. Палачи взяли его, раздели догола и привязали к пыточному ложу. Они обклеили его кардиодатчиками, воткнули в предплечье иглу и подсоединили аппарат для переливания крови. Сделав укол, они "взбодрили" его после изнурительной драки. Хирург взял в руку скальпель. Меня приковали наручниками к креслу ‑ чтобы не дергался... Герман Греф ритуально взмахнул белым платком...
Я очень смутно помню, что было потом... Душераздирающие, полные неописуемой боли крики мальчишки и запыхавшиеся, потные, красные рожи зрителей, и Грефа в их числе... Они не стеснялись друг друга ‑ это зрелище доставляло им сексуальное наслаждение... Через два часа у жертвы начались эпизоды клинической смерти, но каждый раз пытаемого "вытаскивали с того света", пока "культурная программа" не была исчерпана до конца...
Удовлетворенные во всех смыслах гости разошлись. Бездыханное изуродованное тело мальчика уложили в полиэтиленовый мешок. Обработанные и отполированные детские кости должны были пополнить клубную коллекцию. Меня увели и бросили в камеру. День и ночь за мной неотрывно наблюдали с помощью телекамеры ‑ чтобы я не смог покончить с собой... Прошло несколько дней. Я пытался отказаться от еды, но пришли люди в белых халатах, надели на меня смирительную рубашку и насильно накормили через зонд.
День казни все приближался, но однажды освещение отключилось, кормить меня перестали. В кромешной тьме, без пищи и воды, я провел четыре дня. Как я позже узнал, в эти дни у "господ" начались предреволюционные проблемы, и им стало не до меня. Народную революцию им подавить не удалось ‑ десятки миллионов людей вышли на улицы, а военные и милиционеры встали на их сторону. "Господа" или смылись за кордон, или были растерзаны на месте. То тут, то там на уличных фонарях болтались бывшие "хозяева жизни" ‑ часто у них не хватало ушей, глаз, конечностей... А те, кому все же удалось выжить, но не удалось слинять, были через некоторое время публично казнены по приговору Ревтрибунала, на одном из заседаний которого и мне довелось выступать свидетелем...
Через три месяца после Революции в бывшем особняке Грефа и близлежащих особняках был размещен санаторий для детей, больных костным туберкулезом знаковый поворот судьбы... Советские врачи вернули здоровье многим тысячам детей, до лечения не имевшим возможности передвигаться. А в память о тех маленьких мучениках, которым не лечили, а заживо вынимали кости, на территории санатория был поставлен обелиск, возле которого всегда лежали живые цветы и горели свечи...
