‑ А как же вас, арабов, продали? ‑ все еще не верил Иван. ‑ Ведь ислам вроде бы запрещает обращать в рабство единоверцев!
‑ Ради такого "исключительного" случая они придумали довольно изощренный и даже извращенный ход. Этот самый шариатский суд, сплошь состоящий из богачей ‑ представителей знати, постановил, что приверженцы идей социальной справедливости якобы предали Аллаха ‑ а значит, ни они, ни их жены и дети мусульманами не считаются. Но что‑то я не встречал в Коране, чтобы Аллах благословлял богатство одних за счет нищеты других. Ислам ‑ это религия, в которой справедливости придается очень большое значение. У нас перед глазами убедительные примеры того, как можно органично совместить идеи социальной справедливости с традиционным исламом ‑ героический Ирак, Ливийская Джамахирия, Исламская Республика Иран. Если уж обвинять кого‑то в "служении шайтану", то сама эта саудовская знать ‑ его преданные слуги. Саудиды, узурпировав власть, продали землю и народ Большому Заокеанскому Шайтану. Этим паршивым шавкам Запада Священный Коран ‑ не указ, и они не имеют никакого права им прикрываться. Врагов своего класса они нагло объявляют врагами Аллаха, хотя для них самих главной ценностью является не вера, а сказочное богатство и абсолютная личная власть. Они уж точно не мои единоверцы... Надеюсь, этот оплот реакции доживает свои последние дни, и войска Объединенной Арабской Республики освободят Эр‑Рияд до конца месяца...
‑ Конечно, освободят! ‑ согласился Иван. ‑ Ведь Багдаду помогаем мы и Международная Красная Армия. Вчера наши летчики потопили в Персидском заливе американский авианосец "Рональд Рейган"... Как жаль, что я сейчас только учусь!..
‑ На этот раз рабовладельцам крышка. За свои преступления они все заслуживают смерти... Продолжаю рассказ... 15 июня 1951 года моего отца и его товарищей по подпольной организации обезглавили на площади. И в тот же день меня и семь моих братьев и сестер, скованных по рукам и ногам, в колодках, прогнали, подгоняя ударами бичей, от специальной тюрьмы для рабов до базара. Мне было пятнадцать лет, я был самым старшим. Самой младшей была пятилетняя сестра Алия, ее тоже выставили на продажу, тоже заковали в кандалы. За людей нас уже не считали ‑ столь сильна была ненависть правителей Саудовской Аравии к революционерам... И я поклялся памятью отца, что разобью рабские оковы при первом же удобном случае.
Началась торговля. Продавцы зазывали покупателей, расхваливая на все лады свой живой "товар", словно торговали скотиной. Покупатели приглядывались к нам. Дети высоко ценились на рынке... Вот показался роскошный "роллс‑ройс" со звездно‑полосатым флажком на капоте. Из него вылез человек европейской наружности в классическом костюме, при галстуке. Это был посол Джеффри Смит. Он был очень длинный, худой, остроносый, выпученные глаза у него быстро бегали и блестели, на щеках светился нездоровый румянец, губы были пухлыми и влажными, он поминутно облизывал их языком. Он прошел по рядам и остановился возле нас. Продавец чуть ли не на коленях начал ползать перед ним: доллары все‑таки...
Мельком взглянув на меня, он уставился на моего десятилетнего брата Мухаммеда. Американец длинными пальцами провел по его плечам, груди и животу. Глаза посла при этом еще больше расширились, он обнажил зубы в плотоядной улыбке. Мухаммед заплакал, за что тут же получил затрещину от продавца. Последний униженно распинался, уговаривая Смита купить моего брата. Наконец, тот вынул из кармана пачку долларов, и Мухаммеда, оторвав от меня, увели и запихнули в "роллс‑ройс". Больше я его не видел...
За два часа были проданы еще три брата и две сестры. Ахмеда купили для дворца ‑ он должен был служить в гареме, где наследник престола Сауд, ставший через два года после этого королем, проводил "бурные" ночи в обществе сотен жен и наложниц. Это означало, что тринадцатилетний мальчик, еще не знавший женской любви, должен был подвергнуться ужасной процедуре оскоплению...
Наконец, пришел и мой черед. Толстый человек в роскошной одежде придирчиво ощупал мои мускулы, осмотрел зубы и купил меня за двести фунтов... Это был агент владельца каменоломней, находившихся в районе Красного моря.
Закованные в колодки, мы тряслись в набитом до отказа грузовике ‑ по знойной пустыне, ужасно страдая от жажды. В караване было пять машин. В трех везли различные грузы, а в двух ‑ пятьдесят восемь детей‑невольников. Самому старшему из нового "пополнения" было семнадцать, самому младшему восемь. Нас везли на каторгу, а фактически ‑ на убой. Больше полугода не выдерживал никто. Дети были совершенно беззащитны и более дешевы по сравнению со взрослыми мужчинами... Когда караван достиг моря, нас переправили на безжизненный островок в семи километрах от берега и в тридцати километрах к северо‑западу от Джидды. Отныне мы должны были по семнадцать часов в сутки заниматься тяжелейшим трудом, без выходных, в цепях и колодках, под палящим солнцем и ударами плетью. Это была работа на износ ‑ умерших детей заменяли вновь купленными. За все время, которое я там провел, умерли от каторжного труда и под плетью тридцать девять детей... И все это для того, чтобы богачи могли жить в роскошных дворцах, с фонтанами и бассейнами...
Я сразу понял, что терять мне нечего. Я решил: если и не удастся сбежать, то по крайней мере пусть они получат от меня как можно меньше. Надсмотрщики сразу невзлюбили меня. Меня постоянно секли плетью, привязывали к столбу на солнцепеке на целый день без глотка воды, и солнце дико жгло мои раны на спине...
Однажды я, не выдержав издевательств, взял камень и замахнулся на надсмотрщика. Но не успел опустить булыжник ему на голову ‑ получил страшный удар палкой по руке. Что поделать ‑ он был взрослый, сытый, полный сил... О "бунте" доложили хозяину, и он приказал в назидание другим публично выжечь раскаленным железом у меня на спине клеймо диаметром в пять сантиметров.
Чтобы я не "заражал" других, меня изолировали и запирали на ночь в отдельно стоящем сарае. Это меня и спасло: в одном из углов среди всякого хлама и металлолома я нашел старое лезвие пилы. Вернее, обломок. И еще одно обстоятельство спасло меня: та гниль, которой нас кормили, хорошо клеилась и имела практически тот же цвет, что и цепи.
Восемнадцать ночей ушло на перепиливание цепей. Наконец, на девятнадцатую ночь я сделал последние надрезы пилой, и оковы пали. Но это было только начало. Мне уже было все равно, что со мной будет. Я готов был умереть в морской пучине или в пасти акулы, но только не в рабстве. Никем не замеченный, я быстро вынул плохо скрепленные друг с другом камни, из которых был сложен сарай, вышел на свежий воздух, тихо дополз до моря, бросился в волны и поплыл прочь от острова.
Я не рассчитал своих сил: проработав семнадцать часов, я еще три часа затратил на избавление от цепей. А в море я провел еще два часа... Совершенно обессиленный, я почувствовал, что больше плыть не могу. Перевернувшись на спину, я немного отдохнул... Через два часа мучители меня хватятся...
Взошло солнце, и я поплыл дальше. Я точно знал, что умру, но не вернусь на каторгу... И тут, когда сознание уже начало мутиться, я увидел судно под красным флагом. Собрав последние силы, я поплыл ему наперерез, стал отчаянно кричать... Меня услышали, и через десять минут я уже был на советском торговом корабле "Восход".
"Восход" шел из иранского порта Бушир в Новороссийск через Красное море и Суэцкий канал. К счастью для меня, случилась небольшая поломка, и кораблю пришлось зайти в Джидду, тем самым отклонившись от основного пути. Капитан и его заместитель по политчасти отлично знали арабский язык. Вся команда была просто в шоке, когда я объяснил происхождение рубцов и клейма на спине... Капитан на всякий случай связался с Москвой и доложил об обстоятельствах случившегося и координатах судна. Он дал слово коммуниста, что команда будет защищать меня от рабовладельцев до последнего. На полном ходу мы пошли прочь из территориальных вод Саудовской Аравии.
