Алжернон нагнулся и долго смотрел в лупу. Вдруг он задрожал, побледнел и выпрямился, словно увидел дьявола.

— Вероятно, вы правы, яд льют в серебряный бокал приора, я узнал его… — невнятно пробормотал он. — Однако Базен признался…

— Еще бы, — проворчал Жеан. — Не будьте так наивны. Вам ведь известно, что под пыткой любой признается в чем угодно.

— Не говорите никому, — тяжело задышал Алжернон. — Слышите? Вы подвергнетесь опасности, если начнете болтать. Эта трагедия уже в прошлом.

И большим ключом, которым открывал замок, он начал черкать по картине, заштриховывая разоблачающее изображение. Жеан чуть не схватил его за руку, но передумал. Чего ради? Все это его совсем не касалось. Он пожал плечами, вышел и поднялся к себе, чтобы хоть немного поспать.

Утром после хвалебной мессы Алжернон разбудил Жеана.

— Наконец-то! — радостно заявил он. — Пришла новость, которую мы так ждали. Приор Жильбер канонизирован! С этого момента в нашем монастыре хранятся святые мощи!

В последующие часы монастырь походил на пчелиный улей. Повсюду раздавалось ликующее гудение.

— А вам это выгодно? — зевнув, спросил Жеан. — Вы полагаете, что сюда повалят паломники?

— Ну конечно же! — воскликнул Алжернон. — А главное в том, что мы сможем продавать частицы мощей святого Жильбера во всем королевстве. Мощи очень ценятся, все господа жаждут приобрести их, чтобы возложить в часовнях своих замков. Мы наконец поправим финансовые дела приорства, хромающие последнее время.

Жеану выпало счастье присутствовать при расчленении мумии бывшего приора. Саркофаг был вскрыт, мумия вынута; от нее отделили все, что можно: пальцы рук и ног, фаланги, зубы… Все это было разложено по серебряным шкатулочкам.

— Тут хватит на многие годы! — ликовал Алжернон. — И если случится чудо, монастырь быстро станет богатейшим в наших краях. Первые заказы уже поступают, и именно тебе придется доставлять реликвии по назначению. Для тебя это большая честь, надеюсь, ты осознаешь это?

На следующий день Жеана пригласили к настоятелю монастыря дону Маурицио, наследнику Жильбера. И тот торжественно вручил ему первую реликвию: серебряный чеканный триптих, в котором находился ноготь большого пальца правой руки святого Жильбера, купленный только что одним бретонским бароном за немалые деньги. Во время церемонии Жеан не поднимал глаз, стараясь, чтобы никто не заметил бледности на его лице. Войдя в келью настоятеля, он начал икать от изумления: у дона Маурицио было длинное худое лицо и крючковатый нос. Это и был тот убийца, которого послушник изобразил на блестящей стороне котла.

В течение года Жеан развозил мощи убитого приора. Он приезжал, уезжал, увозя то палец, то зуб, то прядь волос. Постепенно этими реликвиями заполнилось все королевство, а монастырь д'Эглевьей обогатился.

Алжернон никогда больше не намекал на тайну разоблачающей картины; все проходило так, будто, стерев преступный образ, он вычеркнул из памяти и все воспоминания. Жеану же было не по себе. Именно с этого дня ему постоянно снился приор Жильбер. Святой являлся к нему во сне в виде большой кожаной мумии и печально говорил: «Умалчивая, ты становишься сообщником преступника, убившего меня. Ты должен искупить свою вину, раскрывая правду при каждом удобном случае. Не забудь. За тобой немалый долг».

Да, вот что снилось Жеану де Монпериль, когда он остановился на ночевку, направляясь в замок Кандарек. Ночь была сырая, в лесу выли волки. Будь Жеан повнимательнее и не таким уставшим, он увидел бы в этом плохой знак и повернул обратно. Но Жеан не сделал этого; раскаяние придет позднее, потому что сны редко лгут, и не следует относиться к ним легкомысленно.

Жеан сразу проснулся; так бывало всегда, когда очень уж донимали сны. Лесная сырость проникала через истертую шерсть его плаща. Было темно. Где-то вдалеке звонили к заутрене, но . здесь, в дремучем лесу, вдали от свечей, казалось, что день не наступит никогда.

Жеан открыл глаза. Костер, разведенный для отпугивания зверей, съежился до горсточки ярко-красных угольков среди кучки пепла.

Плохая была ночь, она предвещала дождь с грозой. Никто не захотел бы провести ночь в лесу, во владении волков, медведей и даже людоедов, этих злых людей, лютый голод которых вынудил их поедать детей и привыкнуть ко вкусу детского мяса.

Лес — это ненасытная утроба, где все может случиться. Там вовсю резвится дьявол, умножая свои злые дела. Там укрывались колдуньи, а также одичавшие дети, которым удалось выжить, убежав в лес из вырезанных деревень. Их родители погибли, а сами они превратились в волчат, предпочитая сырое мясо.

Жеан потянул носом, почувствовав запах своей лошади и мула монаха Дориуса, которого ему поручили сопровождать. Запах монаха был острее. Жеану противны были эти грамотеи в рясах из грубой шерсти. Все они ожирели, словно откормленные боровы, и жили дольше бедного люда. Одним словом — стяжатели и рвачи, дерущие три шкуры за свои знания и разные теологические фокусы и позволяющие себе купить чистенькую совесть младенцев. Дориус был жирным коротышкой, как и большинство ему подобных. Его ряса, пропитанная грязью, была такой же жесткой, как кольчуга. Во время дождя капли стекали с нее, не проникая вовнутрь, потому что она пропотела насквозь.

А чему тут удивляться? Монастыри изобиловали новообращенными — ленивыми крестьянами или бывшими солдатами, приходившими сюда на полное содержание и напялившими рясу, забыв о моральных устоях. И очень часто трудно было отделить зерна от плевел в этом хламе.

Жеан бесшумно поднялся и поморщился, ощутив несильную боль в суставах. Дьявольщина! А ведь ему уже под тридцать, для крестьянина это многовато, скоро наступит старость. На этой земле только богачи имели право жить в преклонном возрасте; бедные же умирали, не дожив и до сорока лет; а за десять лет своей дорожной жизни тело Жеана претерпело немало испытаний.

Жеан сделал несколько шагов, прогоняя остатки сна. Он не любил эти внезапные появления образов прошлого, они свидетельствовали о том, что он был не в ладу с самим собой.

Ко всему прочему, за десять лет после сражения при Монпериле Жеан не совершил ни одного подвига, о котором пели бы трубадуры. Работал он на износ, но ни разу меч старого Брюнуа не скрещивался с мечом другого паладина. На нем даже появилась ржавчина, и Жеан тщетно стирал ее песком и уксусом, но ржавые пятна возвращались.

В этом ему виделся упрек, обвинение.

«Мечу надоело вонзаться в грязные тела разбойников, хозяйничавших на больших дорогах, — думал Жеан. — Он требует достойной работы, хочет проливать только голубую кровь. Ты недостоин его, поскольку используешь как нож для закалывания свиней».

Да, время шло, а Жеану так и не удалось накопить достаточно денег, чтобы купить снаряжение настоящего рыцаря. Он мечтал заказать себе кольчугу, собирая колечко по колечку. Хорошая будет кольчуга, очень гибкая, из 30 000 колец. Заработав немного, Жеан бежал к кузнецу и покупал у него горсть стальных колец, которые смазывал жиром, прежде чем спрятать в горшок. Он соединит кольца позже, когда их наберется достаточно, чтобы облачиться в сталь с ног до головы, как это делают настоящие, уважающие себя рыцари. Но железо стоило дорого, и Жеану часто встречались всадники в проржавевших кольчугах, унаследованных от отцов, или в шлемах со вмятинами от многочисленных ударов; все мужчины рода носили их, передавая эти шлемы друг другу по наследству, из поколения в поколение.

Жеан подошел к своей лошади, приласкал ее. Бедное животное дрожало от страха, чуя запах рыщущих волков. Мул монаха жался к рыжеватой рясе своего толстого хозяина, пытаясь найти у того защиту.

Жеан отвязал суму, прикрепленную к задней луке седла, и осторожно открыл ее. Комок земли, переданной ему когда-то бароном, все еще находился там. Земля Монпериля, ком чернозема. Жеан регулярно смачивал его и никогда не расставался с ним.