— Прошу прощения, — сказал он, — но эта ночь — ночь злосчастья для моего народа. Еще немного, и нас обвинят в изготовлении яда, убившего барона. К этому мы привыкли. А что желаете вы?

Жеан поставил глиняный горшочек на прилавок и объяснил цель их визита. Лицо старика перекосилось от страха.

— Вы подвергаете меня большому риску, мессир рыцарь, — забормотал он. — Если в эту секунду вышибут дверь моей лавочки и увидят это снадобье, меня сразу обвинят в его изготовлении.

Он был так испуган, что только с большим трудом удалось его уговорить. Дав согласие, старик удалился в свою лабораторию, заставленную ретортами и перегонными кубами, чтобы определить природу порошка, найденного в сундуке Жакотты.

Ирана, Жеан и Ливия остались в темной лавочке, где не горела ни одна свеча; их окружало нагромождение стеклянной посуды, непонятных инструментов, слабо различимых в темноте. Ожидание тянулось долго.

Из каморки Эфраима распространялся зловонный запах. Наконец старик вышел из своего логова.

— Вы не ошиблись, — тихо промолвил он. — Этот препарат состоит из шпанской мушки, высушенной и растертой. Он обладает способностью сильно возбуждать половые органы. Средство было известно еще в ранней античности. К этому порошку примешали нечто, что я вначале принял за классического «змея фараона», получаемого из ртути, но вполне возможно, что мы имеем дело с сублиматом раствора римского купороса. Яд этот ужасный, он разрушает организм за несколько дней или часов, в зависимости от того, принят он в разведенной или концентрированной форме.

— Существует ли невосприимчивость к нему? — настаивал Жеан.

— Не исключено, — осторожно ответил Эфраим. — Хотя она никогда не была доказана… Некоторые полагают, что все это выдумки…

— Ладно! — прервал его проводник. — Может ли человек, ежедневно принимавший этот яд в течение многих месяцев, перенести сильную дозу и не умереть сразу?

— Такое возможно, — ответил алхимик. — Но это зависит от организма человека. Возможно также, что действие яда в нем лишь замедляется, и, чтобы умереть, ему потребуется времени больше, чем нормальному человеку.

— Сколько времени?

— Затрудняюсь сказать. Все зависит от срока привыкания. Три дня, четыре… неделя.

— Если это правда, то Гомело умрет, — промолвила Ирана.

— Лучше умереть от яда, чем в пламени костра! — отрезал Жеан. — Если мы не в силах спасти его жизнь, то по крайней мере постараемся избавить его от огня…

Эфраим поспешил вернуть глиняный горшочек посетителям. Он нисколько не скрывал своего желания выпроводить их побыстрее.

— Еще один вопрос, — не отставал Жеан. — Кто мог дать этот препарат Жакотте?

— О! Любой аптекарь, разбирающийся в травах, — увильнул от вопроса старик. — Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы составить подобную смесь. Ее рецепты есть везде. Это может сделать знахарка или, по-вашему, ведьма. Врач, студент-медик… Многие цирюльники торгуют любовными помадами и возбуждающими средствами… А теперь попрошу вас уйти и забыть мое имя. Не хочу вмешиваться в ваши поиски, это обойдется мне слишком дорого.

Жеан вышел первым. Он уже выяснил все, что хотел. На улице Ирана подошла к нему.

— Ты идешь к Дориусу? — спросила она.

— Да, — ответил Жеан.

— Опасно… — проговорила трубадурша. — Не понравится ему то, что ты скажешь.

— Есть другой выход?

— Не знаю. Но я боюсь за тебя. Ты подвергаешь себя опасности ради человека, который, возможно, уже умирает… Слышал, что сказал алхимик?

Жеан отправился в замок еще до восхода солнца.

Там зажгли множество факелов, словно надеялись высветить все укромные уголки, где мог затаиться дьявол. Солдаты с мрачным и неприступным видом патрулировали коридоры. В главной башне пахло свечами и благовониями. Дориус собрал вокруг себя всех сведущих церковников. Стоя на коленях на каменном полу, вся эта постриженная братия молилась с редким единодушием. Жеану с трудом удалось добиться свидания с ним. Оставшись наедине с Дориусом, он достал из-под плаща глиняный горшочек, поставил на стол и объяснил ситуацию монаху.

— Гомело невиновен, — сказал Жеан в заключение. — Все было подстроено без его ведома. Учитывая, что для стойкой невосприимчивости к ядам требуется готовиться не меньше года, заговор возник не вчера. Убийца уже давно начал свою грязную работу.

— Гомело сознался в преступлении! — быстро возразил Дориус. — Церковь и суд учитывают только это признание. Не будем ворошить прошлое.

— Когда барон официально объявил о намечающемся браке с Одой де Шантрель?

— Около года…

— Вы не находите это любопытным? Оба события как будто связаны. Кому было выгодно, чтобы брак не состоялся?

— Все эти низости меня не интересуют. А тебе, между прочим, надо бы понять, что всегда очень опасно вставать на защиту отъявленного отравителя. Уж не хочешь ли ты составить ему компанию на костре? — Лицо Дориуса брезгливо сморщилось. — Кто тебе делал анализ? — вдруг спросил он. — Ты обращался к авторитетному человеку? Это меня удивило бы, потому что все они находились здесь, у изголовья кровати барона. Не мог же ты, тем более, пойти к какому-нибудь алхимику… или иудею? Представляешь ли ты весомость своего заявления, если я вызову тебя в суд? Жеан де Монпериль, проводник, пришел защищать убийцу, одержимого демоном, основываясь на свидетельстве выходца из Сиона! Можно подумать, что тебе хочется испытать сильнейшую боль во время колесования.

Жеан чувствовал, что пора уходить. Он не был трусом, но знал силу священнослужителей и их громадное влияние, проявляющееся, когда дьявол показывал кончики своих рогов. Угроза была налицо. Начни он упорствовать — и его причислят к одержимым демоном.

Он отступился, душа его омертвела.

Дориус схватил глиняный горшочек и высыпал содержимое в горящий камин. Взметнулся сноп потрескивающих искр.

— Адское семя, — наложил резолюцию монах. — Посмотри, как проглянула его дьявольская сущность! — Повернувшись к проводнику, он вкрадчиво произнес: — Я только что оказал тебе огромную услугу. Возможно, я спас тебе жизнь. У тебя не хватит ловкости и ума, чтобы выпутаться из судейских сетей. Забудь об этой истории. Гомело признался, к тому же он наполовину мертв. Зачем рисковать ради умирающего? Иди, отдохни. Суд начнется завтра при закрытых дверях. Мы больше не можем ждать; жечь труп совсем не интересно: народ нас не поймет. Грядут большие потрясения, и если хочешь остаться моим другом, то извлечешь из них немалую выгоду. Держу пари, недолго мне быть монахом, которого ты знал.

Жеан хотел подбросить ложку дегтя, рассказать Дориусу о фальшивых мощах, но теперь, когда барон мертв, лишний скандал ему ни к чему. Ода счастливо отделалась; она, конечно, никогда не поймет, что находилась на краю пропасти.

Жеан ушел, недовольный собой, но смирившийся. Ночь уже серела. Темнота расплывалась. На его плечи вдруг навалилась страшная усталость, во рту стоял отвратительный вкус. Он вернулся в таверну «Черная кобыла». По дороге ему встретились ярмарочные торговцы и артисты, спешно покидавшие город. Жеан в который раз спросил себя, что ему мешало последовать их примеру.

В таверне Ожье, Ирана и Ливия спали одетыми на одном тюфяке. Девушки сменяли друг друга, дежуря у изголовья Жакотты, которую нарядили и украсили как можно лучше. Через несколько часов придет похоронная команда, приедет катафалк, и бедная Жакотта присоединится к своим сестрам, покоящимся в общей могиле в том месте кладбища, где закапывали умерших постыдной смертью, которых ожидало чистилище. В Кандареке этот участок земли даже не был освящен, и рассказывали, что нечистая сила запасалась там телами.

— Ну как? — забеспокоилась неожиданно проснувшаяся Ирана.

Жеан поведал ей о своей неудаче.

— Ты напрасно настаивал, — упрекнула его трубадурша. — Нет ничего опаснее монаха, вбившего себе в голову, что дьявола нужно непременно изгнать. Дориус объявит себя большим знатоком в этом деле, и его наделят неограниченной властью. Главное, Ода вне опасности.