Сказав это, старик извинился за то, что не удержался от сентиментальности, и опять же ощупью возвратился в дом. Вскоре и Жеан последовал за ним. Он улегся на скамью и уснул, положив под голову котомку с едой.

Утром отец с сыном разделили с ним суп из бобов и лепешки, поджаренные на камне очага. Жеан следил за каждым движением Робера, когда тот занимался приготовлением завтрака. От молодого человека не ускользнуло столь пристальное внимание.

— Вы боитесь, что мы отравимся, рыцарь? — насмешливо спросил он. — Не беспокойтесь. Зверюга сюда не приходит. Что ему здесь делать? В казни Гомело мы не участвовали.

— Однако ты был там, когда его жгли, — заметил Жеан.

— Хотел видеть Оду, — признался Робер, наклоняясь над своей миской. — Я думал, что она там будет. Я не упускаю возможности, чтобы полюбоваться на нее. Лицезреть Оду мне необходимо. Я задыхаюсь, когда не могу на нее смотреть. Она отравила мою душу. Я никогда не избавлюсь от нее.

Жеан покачал головой и показал на две тарелки с супом.

— Кто-нибудь недоверчивый подумал бы, что ты не боишься яда, потому что сам распространяешь его, — иронично улыбаясь, сказал он. — Если бы это было так, ты точно знал бы, где доставать еду, не подвергая себя риску.

— Меня не трогают ваши разглагольствования.

Когда с супом было покончено, Жеан попрощался со стариком, а тот благословил сына.

Проводник и юноша пустились в путь. Они шли молча; похоже, Робер был раздражен, холоден и настроен весьма решительно. Жеан угадывал кипящую в молодом человеке, не находившую выхода страсть, способную толкнуть его на крайние меры. Неужели Робер надеялся блеснуть в глазах Оды этой последней бравадой? Стоило ли сказать ему, что его возлюбленная в большей опасности, чем он? Нет, Жеан не отважился на это. А впрочем, Робер наверняка не поверил бы.

Они прошли через городские ворота, оба были в пыли, но шагали целеустремленно. Чернь невольно расступалась перед этими мужчинами, вооруженными большими мечами и шедшими с неприступным видом.

Робер направился к церкви. Он вошел в освященное место, когда Дориус служил мессу, и поднялся на центральное возвышение. Верующие зашумели. Дориус призвал всех к порядку, а Робер преклонил колени перед алтарем и, подняв за лезвие свой меч, словно это было распятие, крикнул:

— Я обвиняю рыцаря Монпериля, здесь присутствующего, в том, что он является виновником появления озлобленного зверя с целью самопрославления и получения выгоды. Я прилюдно говорю, что различными ухищрениями он пробудил ярость темных сил и породил зверя. У меня нет доказательств, поэтому я требую: пусть нас рассудит Бог! Пусть нас пустят по следу монстра. Господь наш Иисус направит руку того, кто прав!

Дориус застыл от изумления, не зная, что предпринять. Случись такое в частном порядке, он, вероятнее всего, одернул бы зарвавшегося юнца, но в церкви было полно народу, и Жеан понял, что монах этого так не оставит. Уже многие вставали, чтобы лучше разглядеть лицо молодого борца за справедливость, а девушки, находя его очень привлекательным, перешептывались, краснея.

— Да будет так, — неохотно бросил Дориус. — Не хочу знать причину такого решения, потому что уже нет времени докапываться до нее. Настал час тяжких испытаний, нам угрожает голод. Есть — значит умереть, не есть — значит медленно угасать. Скандал нужно пресечь. Я открыто объявляю «Божий суд», который докажет правоту либо одного, либо другого. Вы оба отправитесь на поиски монстра. Тот, кто вернется, волоча сзади лошади ужасные останки, будет встречен с почестями и получит большую награду. Другой будет отдан палачу, который раздробит ему руки и ноги железным ломом. Если оба вернетесь ни с чем, вас обоих зашьют в кожаный мешок и бросят в реку: Бог решит, кого помиловать и даровать жизнь. Все присутствующие — свидетели договора. А теперь уходите. Охота начнется сегодня вечером, после захода солнца. Советую вам помолиться, начистить оружие и отдохнуть.

Робер встал с колен. По тому, как он окинул взглядом церковь, Жеан догадался, что тот надеялся увидеть Оду и разочарован, устроив эту буффонаду для кумушек и простых девчонок.

Мужчины вышли из церкви. Когда они расставались на ступенях паперти, Жеан укоризненно бросил:

— Ты раскаешься в своем тщеславии! Твое бахвальство приговорило нас обоих. Ты приготовил для Дориуса похлебку, положив в нее две чудесные искупительные жертвы. Если мы не найдем зверя, нам придется бежать, и чем дальше, тем лучше.

Робер вздрогнул.

— Я не буду скрываться. Если я проиграю, то приму наказание и подвергнусь ему с признательностью.

— Стало быть, одно из двух: либо ты сумасшедший, либо все так устроил, что ничем не рискуешь. Предупреждаю, меня не так легко одурачить, я буду присматривать за тобой.

— Мне непонятны ваши намеки, — равнодушно произнес Робер, отворачиваясь. — Идите-ка отдыхать, у вас вид старого усталого наемника.

Жеан позволил Роберу уйти с его длинным мечом в пятнах ржавчины. Он спрашивал себя: кто же на самом деле этот Робер де Сен-Реми? Дурачок или пройдоха, пытающийся всех надуть?

Проводник вернулся в замок. Ирана бросилась к нему навстречу. Ее лицо вытянулось, распущенные волосы мотались по плечам. Жеан поведал Иране о последних событиях. Услышав про «Божий суд», она застонала.

— Какая глупость, — выдохнула трубадурша. — Вы не сможете убить зверя, ведь его не существует. Самое лучшее для тебя — бежать.

— Я думал об этом, — признался Жеан. — Но Дориус, вероятно, сделает тебя заложницей, чтобы у меня не возникло такого желания. Он понимает, что я… никогда не покину тебя в подобной ситуации.

Он приблизился к молодой женщине и обнял ее. Она задрожала, но не отстранилась. Жеан старался не потерять головы, теплое тело женщины волновало его.

— Подожди, — умоляюще простонала она. — Я не могу. Не сейчас. Малышка Ода морит себя голодом в своей комнате, она надеется на чудо. Ты знаешь, что она отказывается от пищи? Ода постится и не снимает одежды. Она попросила меня принести ей власяницу, пояс с шипами, и я должна закрепить все это на ее пояснице. Ода постоянно стоит на коленях и молится до тех пор, пока от усталости не рухнет на пол. Тогда она берет пучок розг и хлещет себя по плечам и спине. Недавно я заметила кровь на ее рубашке. Боюсь, долго она так не протянет.

— Дориус приходил к ней?

— Шутишь? Как только он узнал, что она заражена, он и на лье к ней не подходит. Он трус. Заварил кашу, а теперь не знает, как расхлебать… Ты плохо выглядишь, иди отдохни, вечером ты отправляешься на охоту.

Ирана провела его в свою комнату, закрыла дверь на ключ, сняла с него плащ и перевязь. Жеан набрал воды из калебаса и смочил лицо. Уже с утра он чувствовал себя старым и усталым. Жеан растянулся на ложе, накрытом мехами. Ирана легла рядом и кончиком пальца проводила по шрамам на обнаженном торсе проводника.

— Не делай зла Роберу, — попросила она. — Он еще мальчишка с хорошо подвешенным языком. Не понимаю: то ли он глуп, то ли хитер. Боюсь, как бы он не завлек тебя в западню. Ты не подумал о его сообщниках? Слуга… Или отец: ведь он бывалый воин…

— Отец слепой.

— Ты в этом уверен? Может, он притворяется? Юнец не нападет на тебя, ты для него слишком силен. А отец? Хоть он и стар, но умеет владеть оружием…

— Выдумываешь… — мягко укорил ее Жеан. — Старик слеп и не опасен. Вот слуга… его надо иметь в виду. Я буду осторожен. Во всяком случае, если уж Робер виновен, эта охота станет для меня ловушкой, из которой я не выберусь. Он заманит меня в западню. И все это ради того, чтобы блеснуть в глазах красавицы Оды.

— У Оды сейчас другие заботы! — с горечью бросила Ирана. — Ей плевать на подвиги Робера. Она дала обет: если избежит проказы, то пострижется в монахини и будет жить за монастырскими стенами до конца дней своих. Ода рассказывала мне об одной святой, которая велела залить расплавленным свинцом дверь своей кельи…