Отец... любил ли ты меня когда-нибудь?

Я увидела, как меня накрыла тень. Подняв глаза, я задохнулась от ужаса, смертельный холод пронизал до костей: на меня пристально смотрел Шиа, его взгляд был бесчувственным и холодным, а пистолет в руке был нацелен на меня.

Шиа поглядел на лужи крови на полу, на безжизненное тело Кэпса, затем вгляделся в человека, которого я держала на руках и на которого походила как две капли воды. Когда его холодные, ничего не выражающие глаза встретились с моими, у меня мелькнула мысль, что сейчас и со мной все будет кончено.

– Бросьте оружие, Янгер! – За плечами Шиа я увидела полицейских. – Мы знаем, что это вы убили Орвилла Биггса. Вы ничего не выиграете, убрав еще одного свидетеля.

Понимая, что сопротивляться не имеет смысла, Шиа стоял неподвижно; его по-прежнему ничего не выражающие глаза неотрывно смотрели на меня. Затем он медленно опустил свой пистолет, бросил его на землю и ногой откинул в сторону. Не успела я вымолвить и слова, как люди в униформе – я плохо видела их, ибо глаза мои были наполнены слезами, – надели на него наручники. Скрежещущий звук от сомкнувшегося вокруг его запястий металла прозвучал в моих ушах финальным аккордом трагической кантаты.

– Я никого не убивал, – сказал он низким голосом. Завораживающий южный выговор снова отчетливо звучал в его словах. – Скажите им, красавица. Скажите, что я пришел сюда, чтобы помочь вам. – Он снова смотрел на меня своими прекрасными зелеными глазами теми, которые когда-то развеивали все мои страхи и воспламеняли во мне страсть. Его взгляд был долгий, спокойный и просящий; так хотелось верить этому взгляду!

– Не суетитесь, Янгер. У нас есть все необходимые доказательства. Один из охранников был нашим агентом. Он видел, как вы подкрались и убили Биггса. Единственное, что пока не понятно, зачем вы, удирая, прихватили с собой женщину. Она что, была нужна вам для алиби?

– Все вообще было не так, – сказал Шиа.

Двоемужчинобманутвас...

Либо Шиа использовал меня для упрочения своего авторитета в гангстерской шайке, либо для того, чтобы спасти свою шкуру; я пока этого не знала, но какая разница. Шиа умеет хранить свои тайны не хуже Джесси Таггарта. Только на этот раз мой отец унес свои секреты в могилу.

– Это ошибка, вы схватили не того человека, – сказал Шиа; его глаза умоляли меня сообщить полицейским все, что мне было известно. Я никогда не видела его просящим, это должно было разбить мое сердце, но я лишь молча смотрела, как его уводят; его последний взгляд еще долго мучил меня.

Затяжной дождь поливал кладбище, отчего казалось, будто вязы, росшие там, безутешно плачут от горя. Я в нерешительности стояла перед знакомыми металлическими воротами, не обращая внимания на прохладные ручейки, стекающие по моим волосам и ресницам; память о последнем визите сюда тяжелым грузом лежала на моем сердце.

Круг замкнулся. Открытия, которые я сделала для себя здесь, на этом месте, но в другое время, послужили причиной всех моих дальнейших злоключений. Обнаружив могилу отца, я очертя голову понеслась в «Арлингтон» в полной уверенности, что ничего не может быть страшнее предательства Адмирала, – и испытала там потрясение, застав своего мужа с любовницей. Воспоминания об удовлетворенном выражении, увиденном мной тогда на лице Дэвида, сжигали мне сердце.

И куда, к кому я убежала? Попала в руки карточного шулера. Подобно моему отцу, Шиа жил, спрятав правду о себе под маской игрока в покер и никогда не задумывался о том, по какую сторону закона он может оказаться в ту или иную минуту. У полицейских есть свидетель. А мне больше ничего не остается, кроме как попытаться забыть тот последний умоляющий взгляд Шиа.

Я яростно затрясла головой, пытаясь избавиться от преследующего меня видения; водяные брызги бриллиантовым дождем посыпались с моих волос. Если есть на свете что-то хуже предательства, так это напрасное ожидание в течение всей жизни, ожидание слов отца о том, что он любил меня, наивная вера в то, что, услышав эти слова, я воспряну духом.

Дождь был теплый, сильно пахло жимолостью и другими травами; зачарованная этими запахами, я вошла на территорию кладбища. Ворота слегка качнулись, когда я входила; петли, на которых они висели, не проржавели, до этого было еще далеко. Остановившись у трех молоденьких ив, я понюхала воздух, надеясь ощутить тонкий аромат фиалок, который приведет меня к последнему пристанищу Джесси Таггарта еще до того, как я вспомню, где оно находилось тогда, в будущем. Моя мать еще не родилась. Могила, которую я когда-то очищала от сорняков, еще не была вырыта.

Я шла между рядами мемориальных досок, отводя глаза от выбитых на них имен и дат, чувство одиночества, тоска по несбывшемуся разрывали мне сердце. Я искала свежую земляную насыпь и была очень удивлена, увидев, что, кроме представителя из похоронного бюро и полицейского, на кладбище никого не было. Из-за моросящего дождя даже цикады не распевали свои бесконечные песни. Очевидно, Джесси Таггарт не успел обзавестись друзьями в своей новой жизни.

Еще не видя могилы, я почувствовала запах свежевырытой земли. Посмотрев на плодородный краснозем, которым забросали простой деревянный ящик, я поняла, что теперь уже никого не будет интересовать, чье тело покоится под немаркированной плитой. Чьи-то безразличные руки похоронят через много лет на этом месте какого-то незнакомца, но все равно эта могила навсегда останется последним пристанищем моего отца. Пытаясь успокоить себя – там, в будущем – я, споря с очевидным, воображала, что это не мой отец лежит в могиле, подписанной его именем, и все еще лелеяла в себе хрупкую надежду, что однажды он вернется и станет таким отцом, о котором я всю жизнь мечтала. Но теперь я убедилась, что он ушел навсегда; вид места, где он обрел вечный покой, лишал меня всяких надежд.

Легкий ветерок потрепал мои волосы и – странное дело! – мне показалось, будто я вновь ощущаю присутствие отца. Я оглянулась, ожидая снова увидеть его образ, как это уже было однажды, но ничего не произошло лишь сырость серой тряпкой висела в воздухе. Тем не менее я почувствовала, что больше не одинока.

Я заметила в траве гладкий плоский камень. Я подняла его и немного подержала в руке, потом, опустившись на колени возле могилы отца, торжественно поместила его у края недавно насыпанного холмика. Какая-то часть меня хотела возненавидеть его, даже наказать его за то, что он снова покинул меня, но я понимала, что никогда не смогу этого сделать. Независимо от того, каким он был отцом, Адмирал не заслужил безымянной могилы.

Подобрав другой камень, я установила его рядом с первым, таким своеобразным способом отдавая дань памяти так сделала бымоя мама, только вместо камня были бы фиалки.

Этим она убеждала бы себя в том, что он действительно погиб. Она была сильной женщиной – никогда не жаловалась на свое одиночество, никогда не перекладывала свою боль на других. В конце концов это и разрушило ее; она ничего больше не помнила – ни хорошего, ни плохого.

Потеря памяти была для нее тюрьмой, но тюрьмой спасительной; освобождение мог принести лишь недвусмысленный ответ на все мучительные вопросы, знание полной правды. А что дала бы матери эта правда? Одни страдания.

Я тоже сотворила для себя нечто вроде одиночной камеры. Я идеализировала Джесси Таггарта, считала его образцом, с которым сверяла все свои дальнейшие поступки. Я так и осталась той маленькой веснушчатой девочкой, которая сидела у окна и до бесконечности ждала, когда ее отец вернется домой. Убери из моей жизни это ожидание – и что бы в ней осталось? Я превратилась бы в ничто.

Бродя по кладбищу в поисках новых камней, я поняла, что характер мой необратимо изменился. Напряженные поиски отца не дали того благостного результата, на который я рассчитывала, но в какой-то момент своих злоключений я обрела веру в себя. Уже за одно это я должна быть благодарна отцу.