Через несколько минут мы сидели в плетеных креслах на веранде, любовались окрестными видами и обсуждали... как лучше убить время до обеда. Клара Демидовна с церемонными извинениями удалилась по хозяйству, а Мика и Серго находились тут же, на веранде, раскачивались в креслах, и на их лицах был написан скептицизм и покорность судьбе.
- Можно так, - рассуждал Федор Николаевич, - сначала несколько сетов в теннис - молодежь против стариков, - потом купание. У нас, Виктор Андреевич, неподалеку озерцо родниковое изумительной чистоты и прохладности... Можно наоборот- сначала купание, а потом игрища.
В низких переливах его голоса - благодушие.
От улыбки, законсервированной на столь долгий срок, у меня заломило синяк на скуле, подставленный другом Шутовым. Но я твердо решил улыбаться директору до тех пор, пока не наступит паралич. Мика невинно раскачивала свою изящную голую ногу, и лукавая отрешенность ее лица соперничала с неподвижностью неба.
- Так как же, Виктор Андреевич?
- Как угодно! - отозвался я. - Готов участвовать! Искренне благодарен.
- Помилуйте, за что? Пользуйтесь природой.
В кои-то веки вырвались из городского ада...
И ведь отправились - ей-ей! - играть в теннис.
Вооружились ракетками и пошли.
Идем узенькой тропкой между дачами.
Впереди Мика - поджарая пантера, в желтых волосах коричневое солнце (как, интересно, ее настоящее имя?), Серго (Сергей?) покачивает плечами, как доской. Спина директора, выражающая непонятным образом симпатию ко мне, и я сам с тяжелой мыслью в голове - куда это меня черт понес? - с нелепым городским прискакиванием на ровном месте. Чистый желтый корт, огороженный ажурной сеткой. А ведь я играл когда-то в теннис. Или не играл? Подавал директор. Первой же отдачей хитрющая девица чуть не влепила мне мячик в лоб. И ведь точно метила в лицо, не куда-нибудь. Теперь хоть ясно, что Клара Демидовна не пошутила: они обо мне слышали много хорошего.
Началась не игра, а издевательство какое-то. Мой напарник товарищ Никорук лихо ухал, подскакивал и нещадно мазал, я же вообще редко доставал до мяча. Наши противники стояли на одних и тех же позициях, не затрудняя себя переходами, и чесали нас, как говорится, в хвост и в гриву. Серго хоть вел себя джентльменом и резал мяч в землю, а беспощадная Мика по-прежнему норовила нанести мне травму - ее мячи со свистом проносились мимо моих ушей.
Надо же, какая сила в тоненьких руках, никогда не подумаешь. Спасало меня от увечья единственно то, что время от времени ее самое валили на землю приступы истерического смеха -это, конечно, мешало ей толком прицелиться. Мне тоже смешно было глядеть на старания ее папочки, показывающего чудеса если не ловкости, то упорства. Охота смеяться у меня пропала, когда в одном из чудовищных пассажей, в размахе, Федор Николаевич выпустил из рук ракетку и она только по странной случайности не вонзилась мне в висок.
- Может, хватит? -спросил Никорук.
Ничего! - бодро воскликнул я. - Скоро приноровимся.
Все же мы решили перегруппироваться - теперь я был в паре с Микой. Игра приобрела более ровный характер, и несколько раз мне удалось послать мяч через сетку, от чего и получил большое эстетическое удовольствие. Мика поначалу молча сносила мои промахи, потом стала давать отрывистые советы, наконец вышла из себя, забылась, потеряла девичью скромность, и мне довелось узнать, кто я такой и как выгляжу со стороны. У меня были деревянные руки, козлиный прыжок, стеклянные глаза, удивительная способность ловить открытым ртом галок, и мне следовало бы держать в руках не ракетку, а метлу, которая хоть как-то гармонировала бы со всем моим обликом.
Свои оценки Мика давала негромким иезуитским писком, чтобы не услышал отец. Я со всем соглашался, радостно кивал и говорил: да, да, милая девушка, это не вы первая подмечаете. Очень справедливо.
Досыта наигравшись, мы отправились на пляж.
Никорук рассуждал о пользе спортивных упражнений и о еще бочыней пользе физического труда на свежем воздухе. Мне всегда нравились подобные рассуждения обладателей дач. Мика скромно вышагивала сбоку, и я видел, что ей хочется что-то сказать по секрету, - Вы очень хорошо играете! - сделал я ей комплимент.
Она стыдливо потупилась:
- Простите мою несдержанность. Знаете, у меня ужасный характер. Наговорю с три короба, а потом каюсь.
Озерцо оказалось маленьким глубоким котлованом с прозрачной голубоватой водой. Домашняя ванна, увеличенная раз в сто. В этой природной ванне с песочным дном и с неожиданно крутыми берегами (спускаться и вылезать можно было по деревянной лесенке) плескалось несколько мужчин и множество ребятишек, да еще странный гражданин в техасской шляпе удил рыбу, сидя на склоненном над водой стволе ольхи. Крик, шум, смех, шлепки по воде - все это имело уютный семейный характер. Мужчины, заметив Никорука, как по команде, издали приветственные возгласы, слившиеся в подобие войскового "ура".
Только рыболов не пошевелился и даже не взглянул в нашу сторону. Он заботливо следил, как бы резвящиеся купальщики не оторвали ему поплавок. Никорук обернулся ко мне:
- Нырнем? - опять из-под седых бровей пролились на меня лучи безмятежной симпатии.
- Чудной какой дядька, - указал я на рыболова. - Что он надеется выловить, интересно? Разве тут водится рыба?
- А-а, Кузьмич. Это наш бухгалтер. Эй, Кузьмич, на уху приглашаешь?!. Приглашаешь, что ли, на уху, я спрашиваю?
Из-под техасской шляпы донесся ответный трубный голос:
- По-о-о-го-ди, директор! Будет и уха!
- Всяк по-своему с ума сходит, - доверительно сообщил мне Никорук. Серго уже плавал в земляной ванне - десять взмахов туда, десять взмахов обратно. Над водой - суровое, задумчивое лицо. Он мне очень был по душе, хотя не сказал еще, кажется, ни слова. Молчун.
- Ваш сын на предприятии работает? - спросил я.
- Студент, - с гордостью ответил Никорук. - Отличник. У вас учится, в Москве. На химика. Умница, я им горжусь. А вот - беда и боль моя, - с этими словами директор неожиданно звонко шлепнул дочку по круглой попке. На звук многие оглянулись. Мика враз покраснела жарче солнца.
- Все-таки, папка, ты бываешь удивительно бестактный, - сказала она, не глядя в мою сторону.
