Другим в науку. А-а?

- Не надо, - сказал я. - В тюрьму не надо.

Поклонился и вышел. Пересек просторную приемную, выбрался на улицу. Мне хотелось лечь на землю и задремать хоть на миг. Постучать башкой о столб.

Никогда, никогда не чувствовал я себя так скверно.

Ни жить, ни любить нету мочи. Зачем все это?

Я зажмурил глаза, сжал веки до белого сверкания искр. Потом тряхнул головой, закурил и пошел к себе в отдел...

ЭПИЛОГ

...Кое-какие события произошли с тех пор.

Дефект в приборе был устранен группой Капитанова.

Перегудов не принял никаких мер, не вызывал меня больше и при случайных встречах здоровался с нарочитой официальностью. Потом все постепенно забылось, появились новые производственные задачи, а с ними и новые хлопоты и новые волнения. Жизнь потекла дальше... И вот однажды в институте возник Прохоров собственной персоной. Выглядел он умиротворенным и добродушным, не хрустел пиджаком и не мельтешил. Лукаво улыбаясь, сообщил, что с его переводом вопрос решен положительно, и поблагодарил меня за протекцию. Не знаю, сколько было в его благодарности насмешки, но вполне вероятно, что Перегудов поставил его в известность о моей ретивой настойчивости в этом деле, и тогда его вежливые слова могли быть искренними.

Прохоров передал мне коротенькое письмецо от Шутова.

Вот оно:

"Привет, Виктор! Решил черкнуть тебе пару строчек. Все же наломал ты у нас дровишек, сам, наверное, не подозреваешь, сколько.

Капитанов, он мужик дотошный, разобрался, конечно, как мы с тобой корешились на этом приборчике, хотел даже турнуть меня из отдела. Это он сгоряча. Когда узел окончательно сдали, все утряслось, мне и благодарность дали, не пойму за что... Чего я пишу-то тебе, Виктор? Хочу тебе объяснить кое-что важное. Держал я на тебя зло, Витя, честно говорю, держал. Уж очень ты хотел себя чистеньким показать, вроде ты один ангел, а мы все тут в дерьме йо уши. А ведь это легче легкого - со стороны чистеньким быть. Ох, ненавижу посторонних!.. Но теперь, когда я все обмозговал как следует, то и уразумел, что напрасно злился. И об этом пишу в порядке самокритики.

Ты, Виктор, мне теперь кажется, человек стоящий, хотя и чересчур нервный. И потому, ежели понадобится тебе подлечить нервишки, приезжай к нам в город. Я буду рад посидеть с тобой за дружеским столом и даже могу тебя свозить на рыбалку в одному мне известные места. С тем - жму твою лапу от души. Петр Шутов. Зажили синяки-то?"

По вечерам, если хорошая погода, мы выходим на прогулку - Наталья, я и "Леночка.

У нас один и тот же маршрут - через парк к кинотеатру, оттуда переулками к озерцу, чудом уцелевшему среди новостроек, там вечно сидят мальчишки с удочками, - дальше к кафе "Солнышко", а уж оттуда до дома триста метров. Во время вечерних прогулок, столь полезных для здоровья, Наталья большей частью молчит и улыбается, а мы с Леночкой беседуем. Леночка взрослеет по всем законам акселерации и скоро станет умнее нас обоих. Она говорит:

- Виктор Андреевич, как вы думаете, почему вечером воздух так пахнет? Не как днем?

Я ничего не могу придумать, хотя и стараюсь.

- А разве пахнет?

- Пахнет, - подтверждает Наталья.

Я принюхиваюсь: действительно - в воздухе плывут негородские, недневные ароматы, определить которые у меня нет слов. Вроде бы вокруг мокро. Мало того, я явственно слышу какие-то мелодичные позвякивания, похожие на бубенчики.

- И еще звенит что-то, - сообщаю я удивленно.

- Это земля вся ложится баиньки, - наставительно и небрежно объясняет Леночка и берет меня за руку. Она берет меня за руку, потому что она зрячая, а я слеп, и она не собирается оставлять меня одного в потемках и неведении. Я так благодарен ей за это, хотя и сознаю, что впереди у нас долгая дорога и роли наши не раз еще могу перемениться, но сейчас я покорно следую за ней, и в душе моей рождается глубокий и чистый покой...