- Рагу не надо. Биточки, пиво. И кофе.
К девяти часам, когда я по-прежнему сидел за чистой скатертью, ресторан заполнился до отказа, зашумел, задымил. Ко мне за столик подсели две барышнипенсионерки, в меню не заглянули, а сразу интимно зашушукались о ценах на абрикосы и таком прочем.
Па эстрадное возвышение, откашливаясь и поплевывая в саксофон, выползло музыкальное трио. Через некоторое время к ним прибавился пианист - человек во фраке, и тут же грянуло в уши бравурное вступление.
Стало веселей ждать.
От скуки у меня зачесался бок, но я не хотел смущать бабушек нетактичным движением, наоборот, обратился к ним с вежливым вопросом:
- Скажите, вы местные?
- Да.
- А вот в вашем ресторане не бывало случая, чтобы официант принял заказ, а потом пропал без вести, как на фронте?
Бабушки ласково поглядели на меня, потом друг на друга. Одна сказала:
- Не волнуйтесь. Михаил Алексеевич самый лучший тутошний официант. Обходительный, не пьяница.
А что его долго нет, так у нас все медленно двигается.
На отдыхе люди, и от жары разморенные.
Несколько пар танцевало между столиками, и среди них Петя Шутов с красивой высокой девицей.
В моем списке он числится под порядковым номером два. Книголюб. Я его заметил минут тридцать назад, когда он только вошел, и понял, что рабочий день сегодня затянется, потому, собственно, и спешил поужинать и выпить глоточек. Я был голоден, а какая работа на пустой желудок. Когда Шутов входил, я как раз беседовал с расторопным Михаилом Алексеевичем.
С Петей Шутовым пировали двое его друзей, один из них мне очень не нравился, потому что безотрывно пялился на наш стол и мог напугать бабушек своей квадратной физией и чернильным синяком во всю щеку.
Рождает же господь хари для устрашения рода людского, прямо срывайся с места и беги за милицией.
Хотя очень часто, я знаю, за такой вот корявой бандитской мордой прячется кроткая голубиная душа, Поэтическая, как хризантема.
- Михаил Алексеевич, - обратился я к официанту, подавшему на стол вазочку с хлебом, - нельзя ли чутьчуть поторопиться?
Официант от удивления икнул и с видимым усилием согнал с лица улыбку блаженства.
- А вам что же, спешно?
- Очень. Боюсь не успеть.
- Тогда я мигом, не сомневайтесь, - и ушел, в скорбном недоумении разводя руками.
Одна бабушка мне сообщила:
- Вы не сомневайтесь, он верно говорит. Это родственник Клавки, работящий человек. У него любая работа прям горит в руках. Давешний год новый дом себе справил, считай, один трудился. Раньше он на заводе управлялся, слесарил, и оттуда грамоту жене принес. Его везде уважают. Жена его, конечно, другое дело... Это уж никто не скажет, что хорошая.
Старушки опять ласково запереглядывались, и по морщинистым добрым их лицам пробежала печальная тень. От одной к другой. Как платками поменялись.
- А вы между собой тоже родственники?
Обе заохали смущенно:
- Никакие не родственники. Соседки. Дома рядом. Прожили соседками и в землю рядышком ляжем.
Мне уж давно местечко присмотрено. Только сперва я, Ксюша, а потом уж и ты.
- Нет уж, Акуля, сперва я, а ты меня догоняй.
Тихий, доверительный разговор, любо-дорого послушать. Михаил Алексеевич принес закуски: мне пиво, а старушкам - графинчик рубинового вина, хотя они ничего не заказывали.
- Горячее подавать? - спросил у меня официант.
- Подавайте с богом.
Старушки оживились, разлили в рюмочки по наперстку, поклонились мне одновременно, выпили и утерлись ладошками, сухими, как зола. Какая прелесть! С места бы не встал. Я тоже выпил пива и зажевал черным хлебушком.
Петя Шутов танцевал третий танец все с той же девицей и на меня не смотрел, зато она поглядывала.
Да и я поглядывал. Красивая девушка - ноги, грудь, томное запрокинутое лицо, волосы пышной короной - все при ней, и к Пете жмется, обвивает его ивой плакучей.
Тем временем одна из старушек развязала узелок, который она прятала неизвестно где, разложила на столе помидоры - каждая помидорина с голову ребенка - вяленую рыбу, крупные темно-синие сливы, сочащиеся желтым светом три груши.
- Кушай и ты, солдатик, - сказала мне. - Все свое, не купленное. Угощайся!
Я не стал манерничать. Старушки вторично разговелись. Я отведал их угощения, и они посчитали возможным начать расспросы.
- Ты откуда же будешь, сынок?
- Из Москвы. Из самой первопрестольной.
- Ое-ей! Да, к нам многие из Москвы ездют, у нас тут хорошо, видал небось. А где же супруга твоя?
Дома осталась?
- Дома. За хозяйством приглядывает.
- Это верно, уж вот как верно. Нельзя хозяйство оставлять без присмотру. Мало ли озорников. А у тебя, что ли, дом большой?
- Не дом, квартира. Нет, небольшая, но обстановка богатая: два ковра, телевизор цветной, библиотека, ну и по мелочи есть кое-что. Жалко, если упрут.
- А то нет. Еще как жалко. В том годе у Архиповны воры козу увели, так ведь, считай, из самой проруби бабу вытащили, топиться хотела. Так уж убивалась сердечная, так горевала. Коза-то уж старая, без молока, кожа да кости. Все равно жалко. А тут - ковры. Еще бы!.. А жену-то хорошую взял, без обмана?
- Ничего. Незлая.
- Вот - самое первое дело, чтобы незлая. Это ведь от злой жены не то что в прорубь - на небеса подымешься. У Михаила Алексеевича злая жена, ох, злая. Так он, страдалец, теперь на два дома стал жить, другую себе кралю завел, парикмахершу из ателье, Любку. И та не лучше. Только и счастья, зад на лошади не объедешь.
От лихой, невзначай вырвавшейся шутки обе закраснелись, враз потупились, но стрельнули-таки в меня шалой косинкой - как я? Оценил ли?
Не успел я ни биточков дождаться, ни с бабушками договорить - тяжелая рука опустилась сзади на плечо.
- А, никак москвич? Здравствуй еще разок. Видишь, держу я слово. Встретились случайно.
Движением плеча я скинул руку, обернулся.
- Бог мой! Шутов? - обрадовался я. - Который книжки любит читать? Здравствуй! Рад!
Щека его нервически дернулась.
- Коли рад, прошу к нам за столик. Не побрезгай!
Вон, где ребята сидят. Прошу!
- Извините, - сказал я бабушкам, - старый приятель объявился. Знаменитый книгочей.
На столе, к которому мне подставили пятый стул, было богато уставлено: водка, вино, мясное ассорти на большом блюде, икра красная и черная в хрустальных вазочках, фрукты.
