Тем временем, лишенная клиента, Линда нашла себе другое дело. Менди Джексон. Впервые в жизни Линда взглянула на жертву, скорее, с точки зрения обвинителя, чем защитника. Будучи адвокатом, она всегда воспринимала пострадавших как некое белое пятно. Линда была слишком предана своим клиентам. Ситуация обычно виделась ей так некто намеревается напасть на ее парня, права которого некому защитить, кроме нее, Линды. Даже в тех случаях, когда она симпатизировала жертве насилия, семье убитого человека, ограбленному, пострадавшему, ей казалось, что они по меньшей мере чересчур уж мстительны. Она смотрела на их оскорбленные чувства бесстрастно. Это была особенность характера, немало удивлявшая меня в столь сострадательной женщине. Ее отождествление с клиентом было настолько полным, что ее сердце было неуязвимо для жертв. До сих пор.

Я был уверен, что Линда ездила к Менди Джексон как адвокат, чтобы выяснить все, что возможно, об этой женщине, пока еще наше неучастие в деле не стало фактом. Но в то же время, опрашивая пострадавшую, Линда поняла, что интересы самой миссис Джексон не представляет никто. То совещание сотрудников моего департамента должно было произвести на Линду отрицательное впечатление, что она потом и подтвердила. Это не против Дэвида ополчились все официальные властные структуры, что было бы естественно, а против миссис Джексон. Ну, а Линда всегда принимала сторону тех, кто оказывался жертвой несправедливости.

Но теперь Линда была полностью отстранена от дела, и это было самым худшим из всего, что только могло с нею случиться. Дэвид не являлся ее клиентом, как не была ее подзащитной и Менди Джексон — ее интересы в суде представляла Нора. Я был уверен, что хорошо понимаю чувства Линды, но какой прок был для меня в этом понимании? Эта ее двойственность напугала меня. Если Менди Джексон добралась до сердца Линды, то как воспримут ее присяжные? Так далеко дело не должно было зайти.

Но с Норой в роли обвинителя такое вполне могло случиться.

Обвинение было неожиданным.

В 1983 году законодательный орган Техаса покончил со статьей об изнасиловании. Это явилось одним из завоеваний феминисток. Как все мы теперь знаем, изнасилование — это преступление, связанное с физическим насилием, а не с людской похотью. Феминистки потребовали переопределить это правонарушение. Законодатели уступили. Это был удобный случай успокоить заинтересованную группу граждан, не обижая при этом кого-то еще. Таким образом, статья об изнасиловании переместилась на несколько страниц в «Уложении о наказаниях», перейдя из разряда сексуальных преступлений в разряд преступлений, связанных с разбойным нападением.

Само преступление было переименовано в «сексуальное нападение», но в остальном мало что изменилось. По-прежнему там были указаны несколько путей, которыми сексуальное нападение могло быть совершено. Все они подразумевали наличие «исполнителя», принуждавшего жертву к сексуальному поведению без согласия на то последней. Существует много способов, которыми «исполнитель» может преодолеть нежелание жертвы, но наиболее обычными, на которые ссылается эта статья, являются такие, когда преступник использует свою физическую силу, или побои, или же угрозу использовать то и другое.

Несколько обвинений в сексуальном нападении уже было вынесено большими жюри. Сексуальное нападение относится ко второму разряду уголовно наказуемых преступлений, караемых тюремным заключением на срок от двух до двадцати лет. Обвинители всегда стараются отыскать среди фактов преступления такой элемент, который позволил бы перевести его в разряд сексуальных нападений, совершенных при отягчающих обстоятельствах, что уже влечет за собой максимальное наказание в девяносто девять лет тюрьмы, иными словами, в пожизненное заключение. Наиболее распространенными отягчающими обстоятельствами считаются использование в момент нападения смертоносного оружия, причинение жертве тяжких телесных повреждений либо — и это самое замечательное — повержение жертвы в состояние страха угрозой неминуемой смерти или жестоких побоев. Когда же, спрошу я вас, какая-нибудь женщина подчинилась насилию без страха быть убитой или получить телесные повреждения?

Словом, ничего удивительного в том, что Дэвида обвинили по статье о сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах, не было. Нора Браун не могла оказаться настолько беспомощной, чтобы позволить большому жюри обвинить Дэвида в обычном изнасиловании, если существовала возможность выбить из всего этого уголовное преступление первого разряда. Обвинение, естественно, утверждало, что Менди Джексон была повержена в состояние страха перед смертью или получением тяжких телесных повреждений.

Неожиданными явились методы, которыми данное сексуальное нападение якобы было осуществлено. Утверждалось, что таковых оказалось два, и оба они были записаны в отдельные параграфы. Первый был стандартным: Дэвид обвинялся в сексуальном проникновении в половые органы Аманды Джексон, персоны, не дававшей ему на то своего согласия и не являвшейся его супругой. Второй параграф утверждал, что указанного числа месяца апреля мужчина, о котором идет речь, «Дэвид Блэквелл, именуемый в дальнейшем „обвиняемый“, тогда же и в том же месте осуществил проникновение своего полового члена в ротовую полость истицы, Аманды Джексон, опять же без согласия на то последней».

Даже я, читая все это, почувствовал такое отвращение, будто в мой желудок попал червяк. Это был судебный трюк, и Нора его не упустила. Любой суд начинается с зачитывания текста обвинения перед присяжными. Я без труда представил себе их, повернувшихся и пристально глядящих на Дэвида, пока звучали строки этого документа. «И он действительно сделал такое? Он не удовлетворился тем, что изнасиловал ее, ему понадобилось еще и совать это ей в рот?» Судья к тому времени, должно быть, уже проинструктирует присяжных, что обвинительный вердикт большого жюри является попросту листом бумаги, что это еще не доказательство вины. Однако присяжные, которые, выслушав такое обвинение, способны не удержать в памяти и хотя бы остатков пережитого отвращения, были бы самыми беспристрастными людьми из всех, кого я когда-либо знал.

Самая интересная — с точки зрения обвинителя — часть заключалась в том, что обвиняющей стороне необходимо доказать только один из этих параграфов. Любой из них подтверждал наличие состава преступления — зачем же доказывать оба?

Словом, вы могли приступить к делу, дав присяжным этот маленький дополнительный толчок, но без необходимости предъявлять какие-либо доказательства.

Другой убийственный для защиты пункт заключался в элементе, связанном с отягчающими обстоятельствами и с тем, что обвиняемый посредством действий или слов поверг истицу «в состояние страха угрозой, что, если она не подчинится, ее ожидает неминуемая смерть или тяжкие телесные повреждения». Обвинитель мог доказать присутствие этого элемента, который прибавлял к наказанию потенциальные семьдесят девять лет, задав один-единственный вопрос самой жертве. И как мог защитник опровергнуть ее показания? При определении слова «страх» учитывалась лишь точка зрения пострадавшей. Подсудимый не обязательно должен был говорить что-то. Действия, составляющие акт насилия, уже сами по себе внушают разумной женщине опасения, что насильник изувечит или убьет ее, если не получит то, что хочет. Или даже если получит.

— Это работа Норы, — сказал я Генри, когда мы вместе с ним прочитали обвинение.

Генри молча кивнул.

— Судья Уотлин, — добавил он мгновением позже.

Я даже не успел дойти до этого в своих мыслях. Дело не передается в какой-то определенный суд, пока не будет вынесен обвинительный вердикт. Теперь дело Дэвида находилось у судьи Уотлина, в 226-м суде. Нелегко было вычислить — хорошо это или плохо. Уотлин определенно придерживался ориентации на прокуратуру — он имел обыкновение благоволить обвинителям во время процессов, — как по внутренней склонности, так и по тому, что это лучший способ добиться переизбрания. В прошлом он сам был обвинителем. Фактически мы с ним одинаковое число лет проработали в прокуратуре, однако это была палка о двух концах. Трудно было предсказать, на чьей стороне окажется судья, поскольку ему самому еще предстояло как следует над этим подумать. Джон Уотлин наверняка захочет узнать, чем и как это дело может ему повредить. Преступление являлось уголовным, следовательно, публика будет ждать обвинительного приговора, но обвиняемый — сын окружного прокурора. Мог ли я чем-то навредить ему? Должно быть, судья думал и об этом. Слишком уж много было здесь всяких граней!