Линда тоже замолчала. Когда мы почти поравнялись с сидевшей, женщина повернулась к нам, испуганная, будто мы к ней незаметно подкрались. Когда она взглянула на меня, в глазах ее блеснул огонек тревоги. Я сделал успокаивающий жест, но к тому времени она уже перевела взгляд на Линду, и выражение ее лица смягчилось.

— Здравствуйте, миз[4] Аланиз.

— Здравствуйте, миссис Джексон. У вас все в порядке?

— Да, спасибо. Здесь со мною леди...

Ну, конечно же! Я видел ее фотографию в газете, но лица там всегда искажены. Женщина на скамье была Менди Джексон.

Было странно видеть ее так близко после стольких часов, проведенных в размышлениях о ней. Я воображал ее соблазнительницей, интриганкой. Даже после того, как оба следователя подтвердили безупречность ее репутации, к возникшему в моем представлении образу добавилась лишь ее дьявольская хитрость.

Женщина, которая теперь была передо мной, этому воображаемому образу вовсе не соответствовала. В своем белом платье она выглядела скорее учительницей воскресной школы. Конечно, это Нора одела ее так для встречи с большим жюри. И все равно Менди Джексон не была похожа на женщину, игравшую какую-то заученную роль. Ей было далеко за тридцать — на десять с лишним лет больше чем Дэвиду, — и в облике ее чувствовалась большая усталость от жизни, чем обычно бывает у женщин в этом возрасте. В то же время в ней присутствовала и какая-то особая твердость. Ее прямая сидящая фигура не казалась напряженной. Она, наоборот, была очень естественной, словно сидела так всю свою жизнь. Вид ее говорил о том, что в окружающей обстановке она чувствует себя не совсем уютно, но, к сожалению, Менди Джексон ничем не напоминала женщину, способную к лжесвидетельству.

Они с Линдой обменялись несколькими фразами. Я отошел на два-три шага и остановился. Когда миссис Джексон взглянула на меня, я кивнул, и она в ответ тоже слегка наклонила голову. Я знал, кто она, и мог предположить, что и она меня знает. Представляться друг другу, казалось, было неуместно.

Линда, должно быть, подумала о том же. Она попрощалась с Менди, но только от себя лично, и уже собралась присоединиться ко мне, как вдруг дверь в противоположной стороне коридора открылась и в ней появилась Нора Браун.

— Мы готовы принять вас, миссис Джексон, — проговорила она.

Где-то к середине фразы Нора оценила ситуацию, возникшую в коридоре, но по ее голосу понять это было нельзя. Она подняла руку и жестом пригласила миссис Джексон пройти через коридор. Когда женщина сделала это, Нора положила ладонь на ее руку и только после этого взглянула прямо на нас с Линдой. Мы все обменялись формальными кивками, но не приветствиями. Нора ввела женщину, которая фактически являлась ее клиенткой, внутрь комнаты, и дверь за ними закрылась. Менди Джексон была приглашена для дачи свидетельских показаний перед большим жюри. Государственный прокурор — а им в этом деле была Нора — мог представить большому жюри ключевую свидетельницу, если видел в этом необходимость. Больше никто не имел права быть представленным — особенно потенциальный обвиняемый и его адвокат. Никто, включая государственного обвинителя, не мог присутствовать в совещательной комнате, пока члены большого жюри решали, выносить или не выносить обвинение.

Это была по меньшей мере фикция. На практике обвинитель обладал неисчислимыми возможностями влиять на решение большого жюри, — посредством доказательств, которые он представлял, посредством того, как он отвечал на задаваемые вопросы, посредством того, какой оборот он придавал всему делу.

Большое жюри могло не признать обвинения, выдвинутого против Дэвида, подразумевая, что доказательств его вины недостаточно, даже для вынесения дела на суд, а потому, потребовав более веских улик, или — что и случалось обычно — решить, какой вид преступления больше подходил к характеру выслушанного ими иска, и вынести обвинение в соответствии с установленным ими правонарушением. Именно это и происходило сейчас за дверью, на которую я смотрел.

Линда потянула меня за рукав. Я слепо двинулся по направлению к судебному залу. Но то, что происходило внутри него, уже даже отдаленно не интересовало меня. Вместо этого я пересек коридор и остановился на его противоположной стороне у окна. Поблизости не было никого.

— Когда ты познакомилась с Менди Джексон? — спросил я. — Мне, например, не удалось ее даже разыскать.

— Ты не сразу занялся этим. Я поехала к ней в первый же день. Пока ты возил Дэвида в офис Генри Келера, я отправилась на ее поиски.

— Почему же ты не сказала об этом мне?

— Потому что я не узнала ничего хорошего. — Линда заколебалась. Она не смотрела на меня прямо, но и смущения не испытывала. Ее беспокоило то, что она знала.

— Она совсем не того типа, Марк. Мне думалось, что я знаю, какой она должна быть. Я не предполагала, что она впустит меня в дверь, когда узнает, что я связана с тобой. Но она, казалось, даже обрадовалась, увидев меня, — человека из администрации окружного прокурора. Она ждала вестей от нас.

Она была напугана, Марк. Она знает, кого обвинила, и боится, что из-за этого что-нибудь случится с нею.

— Она так и сказала?

Линда отрицательно покачала головой.

— Но это можно было понять. Неожиданно для себя я начала ее успокаивать. Сказала, что мы хотим, чтобы она узнала о назначении специальных обвинителей от нас еще до того, как увидит их в теленовостях. Я сделала то, что и в голову не пришло бы вам, профессиональным обвинителям, — резко добавила Линда.

Это была правда. Мы никогда не думали о Менди Джексон как о возможной жертве. Жертвой для нас был только Дэвид.

— Я сидела там, обняв ее за плечи, — продолжала Линда, — думая о том чертовом совещании твоих сотрудников, обо всех тех шефах отделов, которые клялись защищать законность и делали все возможное, чтобы провалить это уголовное дело. И много бывает подобных совещаний, Марк? Я знаю, что департамент окружного прокурора и должен быть таким, я это знаю. Слишком часто мне самой приходилось оказываться по другую сторону барьера в такого рода делах. Какой-нибудь обвинитель ставит перед собою цель достать кого-то, и он преследует несчастного, словно гнев Божий. Но когда это один из ваших собственных...

— Тебе самой не приходилось бывать объектом подобного обращения?

Мы говорили с нею злым шепотом. Мой голос был более сдержанным, чем голос Линды.

— Твои клиенты, те, возможно, бывали. Но кто же и когда преследовал тебя? А ты — это не твои клиенты, Линда. Ты никогда этого не понимала. И для тебя все это тоже лишь кампания. Ты...

— Я и есть мои клиенты. Я — это люди, которых я представляю в суде. Это то, чего никогда не понимал ты. Для тебя все это было лишь работой. Если бы это являлось тем же и для меня, я перешла бы в страховую компанию. А теперь я...

В голосе ее прозвучало отвращение. Я назвал Линду по имени и потянулся к ее руке. Она повернулась и быстрым шагом пошла по коридору. Она не хотела, чтобы ее задерживали. Дойдя до лестничной клетки, Линда спустилась вниз и исчезла из вида. Когда теперь мне снова доведется увидеть ее? — подумал я.

Мой собственный гнев мгновенно испарился. Я понял, перед какой дилеммой оказалась Линда, и то, что виной всему этому был именно я, что и на мне лежала ответственность за случившееся. Мы не могли участвовать в деле Дэвида. Линда хотела защищать его, а я проигнорировал ее предложение. Я думал, что она поняла почему. Мне хотелось, чтобы дело до суда закончилось взаимной договоренностью сторон, но чтобы это выглядело честной сделкой. Если бы Линда оставила работу у меня, как отца Дэвида, чтобы защищать в суде интересы моего сына, дело Дэвида все равно выглядело бы запятнанным моим вмешательством. Если бы все закончилось отказом в удовлетворении иска, это дурно попахивало бы. Я не хотел, чтобы хоть чья-нибудь рука к этому прикасалась. Я ведь все объяснил Линде. После десяти лет нашей совместной работы Линда не могла подумать, будто я сомневаюсь в ее компетентности. Однако в последнее время я мало беспокоился о том, что она думает.