— Я и подумать не мог, что в этих суровых горах водятся такие чудесные цветы! — Турок крутанул ус и добавил: — Это же сама гурия, суженая праведнику в раю после смерти! И откуда она такая взялась?

— Наш край не столь скуден, как тебе кажется, уважаемый Ибрахим-бей, — подобострастно склонился перед гостем Исмаил. — Что, нравится?

— Еще бы. Она достойна украсить гарем могущественного султана. Хвала ей!

— Что ж, по нашему обычаю, все, что ласкает глаз кунаку, принято дарить ему. Так тому и быть! Вот только вытянем из нее, где упрятана святая книга!..

Исмаил говорил, а сам торжествующе поглядывал на Хасана. Наконец-то этот человек покорен и к тому же, конечно, страдает из-за девушки. Это-то Исмаил понял сразу, и сейчас он с удовольствием делал свое любимое дело — добивал жертву.

— …Валлах-биллах,[16] эта девушка очень даже мила, — сказал он с похотливой ухмылочкой. — Ну, дочь моя, скажи, где находится коран с медной застежкой, и мы отпустим тебя…

— Не говори, Муумина! — крикнул Хасан. И голос его звучал так, словно требовал: «Умри, но молчи», а лицо выражало только одно: «Что будет, что будет с бедной девушкой?!»

— Уведите его! — приказал Исмаил. — Да смотрите в оба, чтоб не сбежал, он еще понадобится мне для потехи. А ты, Саид Хелли-Пенжи, останься здесь!

Хасан побледнел. Последнюю надежду на помощь он связывал с Саидом…

Аждар и Мирза вывели Хасана. Во дворе Хасан увидел своего белого коня: оседланный, со свисшей на землю уздечкой, словно бы только прискакал. Оно и верно. Бедный конь три дня искал хозяина, ждал его на окраине села. А как-то ночью еле спасся от волков и вот наконец забрел сюда.

Узнав хозяина, конь радостно заржал и стал отчаянно бить копытом о землю.

— Дайте с конем попрощаться, — сказал Хасан, зло глянув на Исмаиловых слуг. Он простить себе не мог, что в свое время не прикончил этих головорезов.

— Иди, иди! — подтолкнул его Аждар.

— Пусть попрощается, видишь, конь как жалобно смотрит, — посочувствовал Мирза.

— Ну, ладно. Прощайся.

Хасан из Амузги подошел к коню. Тот заржал еще радостней и еще сильней забил копытом о землю. Хасан погладил его по шее, незаметно огляделся по сторонам и… «Другого такого случая не представится, — решил он, — терять нам с тобой нечего, мой верный друг, надо рискнуть!..» В мгновение ока Хасан взлетел в седло, на ходу рванул у турка-стражника винтовку и ураганным вихрем унесся в открытые ворота.

И такое тут поднялось, словами не передать. Началась пальба со всех сторон. Неистово ревел Исмаил. Готовый рвать на себе волосы, он что есгь силы поочередно хлестал плетью то Аждара, то Мирзу, оставляя на их лицах кровавые рубцы. Похожий на разъяренного буйвола, Исмаил ничем не мог унять свой гнев. В его глубоко затаившиеся зрачки, не умеющие, как говорят горцы, улыбаться, выплеснулась вся необузданная жестокость убогой души.

— Стреляйте же! — кричал он. — Холодные кишки мертвой овцы! Всех по одному перебью! Во что бы то ни стало. Живым или мертвым приведите его ко мне, чтоб род ваш передох! Негодяи!

Выхватив из кобуры маузер, Исмаил разрядил его в Аждара. Мирза тем временем успел вскочить на коня и умчаться вслед за беглецом…

Хасан из Амузги держал путь в сторону водопада, к лесу, где, по словам Саида Хелли-Пенжи, были сыновья Абу-Супьяна. А погоня все ближе и ближе. Стреляют уже совсем рядом. И вдруг из лесу тоже раздались выстрелы. Хасан оглянулся и удивился: преследователи один за другим слетали с коней, ряды их редели. Вот уже только один продолжает погоню. Хасан разглядел — это Мирза. На скаку он выстрелил в Хасана. Пуля прожужжала над ухом. Хасан обернулся, прицелился и дал ответный выстрел. Мирза, словно бы напоролся на что-то, откинулся, слетел с коня, прокатился по земле и успокоился в выжженной солнцем траве, широко раскинув руки… А в лесу Хасана встретили друзья. И он, будто только и ждал этого мига, чтобы наконец расслабиться, потерял сознание. Его отвезли в Агач-аул, в саклю Мустафы, куда в тот же день прибыли посланцы комиссара Али-Баганда — его брат Муртуз-Али и Умар из Адага.

Побег Хасана из Амузги надолго вывел Исмаила из равновесия.

А Саид Хелли-Пенжи был и рад и не рад. Радовался он тому, что не оказался рядом с Исмаилом в минуту, когда гнев того достиг предела, — продырявил бы, как Аждара. А огорчало Саида то, что побегом своим Хасан из Амузги был обязан не ему, Саиду, и потому он опять же не избавлен от страха, что сыновья Абу-Супьяна рано или поздно расправятся с ним. Голова шла кругом, что предпринять. Не зря говорят горцы, что человек только тогда ощущает всю сладость жизни, когда над ним нависает угроза расставанья с ней. И Саид подумал о девушке из Куймура. Вот за чье спасение Хасан избавит его от страха!.. По приказу хозяина она заперта в дальней угловой комнатушке нижнего этажа. Саид сам ее запер, еще тогда, в суматохе, когда бежал Хасан…

Целый день Исмаил не находил себе места, ломал в злобе пальцы, поносил кого мог и в душе больше всех упрекал себя в том, что сразу не удушил большевика, послушался этого турка, который вообще-то изрядно ему надоел. Исмаил уже чувствовал, что Ибрахим-бей постепенно ведет себя в его доме совсем как хозяин. Кунак бывает кунаком три дня, говорят горцы. «А эту упрямую девчонку, — решил Исмаил, — я задержу у себя, будет приманкой для Хасана. Пока она здесь, он непременно объявится».

Солнце еще не скатилось за горы, когда к Ибрахим-бею прибыл гонец от командующего всеми вооруженными силами Дагестана — так называл себя некий Хакки-паша. Гонец передал приказ, которым Ибрахим-бею предписывалось на рассвете вместе с отрядом Исмаила выступить с юга на Шамиль-Калу[17] и изгнать оттуда бичераховцев.

— Слава аллаху, — воскликнул Ибрахим-бей, — наконец-то нам предстоит настоящее ратное дело! Слышишь, Исмаил, завтра выступаем на Шамиль-Калу, твои люди должны быть готовы.

— Я прикажу племяннику…

— Вели, чтобы всех хорошо накормили! Бой предстоит серьезный… Солдаты Бичерахова — это тебе не босые большевики с кинжалами. Они хорошо вооружены и испытаны в боях.

— Тем ожесточеннее мои люди будут воевать с ними. Объявим, что вся добыча им, и они пойдут в огонь и воду. Захватим город и дадим людям право сутки делать все, что захотят…

— А сегодня я бы предпочел отдохнуть. Надеюсь, что предоставишь мне возможность скоротать ночь с райской пташкой? — ухмыльнулся Ибрахим-бей.

— Имеешь в виду эту куймурскую красотку?

— Кого же еще?

— Что ж, давай. Но только не вздумай прикончить ее к рассвету, как некий падишах из сказки. Она еще мне нужна, с ней связана тайна.

— Может, мне попробовать потянуть ее за язык?..

— Это я сделаю сам. — И Исмаил кликнул Саида Хелли-Пенжи. — Где девушка? — спросил он, когда тот вошел.

— Там в угловой, внизу.

— Покорми ее и дай кувшин воды, а дочери моей скажи, чтоб приодела девчонку. Как стемнеет, отведешь ее в тавхану![18]

— Хорошо! — почтительно сказал Саид. Он понял, что девушке грозит бесчестье, а в таком случае ему не с чем будет предстать перед Хасаном из Амузги и вряд ли тогда удастся выскользнуть из рук сыновей Абу-Супьяна…

— Прости, что я тогда погорячился, ты, оказывается, достоин уважения. Я, может, и в самом деле женю тебя на своей дочери… — Исмаил испытующе посмотрел в глаза Саиду.

«А почему бы мне и правда не жениться на пухленькой розовощекой дочери этого богатея? — подумалось Саиду. Но он тотчас отогнал эту мысль. — Э, нет, такой хомут не по моей шее, уважаемый Исмаил. Это похуже, чем водить по аулу осла с привязанным на нем человеком. Ты хитер, но не думай, что у других головы набиты соломой. Поживи, еще услышишь обо мне, дорогой тестюшка». Саид Хелли-Пенжи отнес девушке поесть и заодно повстречался с той, что хозяин прочил ему в жены, со старшей дочерью Исмаила. И только тут Саид приметил, что она хоть и молода да румяна, а раскосая: один глаз, как говорят горцы, смотрит на море, другой в горы.